Искусство и его жертвы
Шрифт:
Посмотрел на возлюбленную туманно, вроде различал через пелену. "Может быть, останешься?" — "Нет". — "Обещаю: завяжу с выпивкой и гашишем и пойду лечиться. Вместе съездим на море". — "Нет, Дедо". — "Без тебя я погибну". — "А с тобою погибну я".
Слишком жестко? Да, наверное. Но иначе было нельзя. Пикассо ей сказал однажды: "Модильяни — гений, но за ним стоит смерть. Опасайся, девочка". Смерти не хотелось. Ведь она еще столько может написать!
В Киеве у матери обнаружила письмо Гумилева — провалялось на комоде нераспечатанным целый месяц. Он просил прощения, извинялся за прошлые
Сразу на душе потеплело. Все связалось: Клаус — Сероглазый Король — книжка. Триединство. Ни одна из частей невозможна без других двух.
Модильяни — романтическое безумие. Смерть стоит за спиной.
Гумилев — проза семейной жизни, счастье и обиды.
Клаус — нечто сакральное, это церковь, рок. Звон колоколов.
Систематизация своих обожателей. Словно "Жизнь животных" Брэма.
Написала Гумилеву ответ. Предлагала вычеркнуть прошлое из памяти и начать с чистого листа. Быть примерной женушкой — нет, не зарекалась, но сулила маленькие семейные радости.
Он немедля телеграфировал: "ЖДУ ЦЕЛУЮ ЛЮБЛЮ".
Нюся телеграфировала: "ВЫЕЗЖАЮ ВСТРЕЧАЙ".
Увидала его из вагона: Николя стоял на перроне в долгополом пальто и шляпе; левой рукой опирался на зонтик-трость, правой, в перчатке, подносил к губам папиросу. Как и раньше — смуглый, сухопарый, с плохо видящими астигматическими глазами. Но родной, привычный.
Что-то теплое шевельнулось в ее груди. Сгусток нежности. Поздоровались и расцеловались. Подхватил ее саквояж.
И сказал, улыбчивый:
— Мне за экспедицию отвалили кучу денег. Предлагаю отметить "жизнь с чистого листа" новым свадебным путешествием.
Нюся рассмеялась:
— Это замечательно. Только не в Париж.
— Может быть, в Италию? У меня там кое-какие дела, связанные с Абиссинией. Ты не против, киса?
— Как же я могу не хотеть Италию!
Высшие женские историко-литературные курсы Н.П. Раева находились на Гороховой, 20. Заниматься тут было не в пример интереснее, и особенно Нюсе нравились лекции Введенского и Котляревского. С удовольствием делала конспекты, занималась в библиотеке, посещала диспуты. А потом спорила с тем же Гумилевым по вопросам поэтики и эстетики: он с недавнего времени презирал символизм Блока и считал, что поэзия должна быть предметна и конкретна, а Горенко-Ахматова защищала Блока, говоря, что в каждом предмете заключен свой символ. Приобщилась к деятельности "Цеха поэтов", став его секретарем. И ждала выхода своей книжки…
Гумилев докапывался, кто же сей загадочный меценат, давший деньги на издание. Нюся отнекивалась, уходила от прямого ответа, а потом вдруг брякнула:
— Император.
Николя уставился на нее:
— В смысле?
— Николай Александрович Романов, самодержец всея Руси. — И захохотала.
Он обиделся:
— Почему не папа римский? Ну, не хочешь, можешь не говорить.
— Так не домогайся тогда.
— Думал, если мы супруги, то у нас не может быть
— Получается, может.
Шла с Гороховой в сторону Невского и, не доходя до Казанского собора, вдруг увидела того офицерика, что почти год назад взял ее тетрадь со стихами. Был на этот раз в статском, меховой шапке и пальто с высоким бобровым воротником. Поздоровался, шаркнул ножкой:
— Добрый вечер, Анна Андреевна. Поздравляю с выходом книги.
— Очень благодарна.
— Мы послали несколько экземпляров для оценки критикам. В том числе и Брюсову. Отклики в прессе обеспечены. Добрые отклики.
— Право, я в смущении…
— Просто вы и ваши произведения очень нравятся той, известной вам, особе.
— Польщена… и не знаю, как благодарить…
— Отчего же? — тонко улыбнулся посланец. — Коли есть на то ваша воля, можете отблагодарить лично.
— Где? Когда?
— Завтра. В половине седьмого пополудни. — Он назвал адрес. — При условии полной конфиденциальности.
— Понимаю.
— Очень редко кого удостаивали подобным вниманием…
— Разумеется.
— Так что будьте благоразумны, помня о возможных последствиях: ни одна живая душа не должна знать об этом визите.
— Поняла.
— А за сим позвольте откланяться.
— Передайте, что я приду.
Вот оно. То, о чем мечтала всю молодость. Сероглазый Король протянул ей руку.
Ну а как случится сероглазая дочка? Или сын?
Пусть, она готова. Гумилев, в отличие от мужа из ее стихотворения, никогда не узнает правды.
А тем более он сейчас у матери в их имении. Возвратится только через два дня. Ведь решили ехать в Италию сразу после сессии на ее курсах.
Дома села, не раздеваясь. И ласкала ладонью обложку только что вышедшей книжки. Новенькая, свеженькая. Прямо из типографии.
АННА АХМАТОВА
"ВЕЧЕРЪ"
Стихи
ЦЕХЪ ПОЭТОВЪ
Мысли ее и чувства, сохраненные на бумаге.
Перестала быть вещью в себе. И о ней теперь все узнают.
Годы пролетят, и ее не будет, никого из живущих ныне не будет, а вот это останется. Памятник ее тревожной душе. Шаг в бессмертие.
Что ж, за это не грех отблагодарить. Не кого-нибудь, а ее Клауса. Будучи Королем, он уже сделался частью истории. И, протягивая ей руку, приглашает в историю и ее. Приобщает к Вечности.
Нет, она пойдет обязательно. Не пойти не может. Потому что это не просто так. За происходящим стоит Некто, распоряжающийся всеми. Мы в Его воле. Нет случайностей в мире. Мир предопределен Им.
Сообщенный адрес не записывала нигде. Побоялась записывать. Ведь, естественно, не могла забыть.
Неожиданно быстро прилегла и уснула. Ночь спала безмятежно.
Но проснулась с тревогой в сердце. Неужели свидание состоится? Это не обман и не розыгрыш? Что, если явится она в указанный дом и на самом деле вместо Короля встретит там того офицерика, да еще с оравой пьяных собутыльников? Посмеются над наивной провинциалкой, надругаются, обесчестят… Страшно даже подумать! Лучше не идти вовсе. Если что — скажет, передумала. Или заболела. Поломала ногу.