Искусство и его жертвы
Шрифт:
После отъезда мужа Нюся дважды бывала в Царском Селе и гуляла с Левушкой в парке, но ни разу с тех пор не виделась с Клаусом. Заглянула к пруду, к пню, где она когда-то сидела, а царь подошел… Неужели больше никогда, никогда?
— Мамофка, ты плафефь?
— Нет, мой золотой, это соринка в глаз попала.
Встретила свою давнюю подругу — Валечку Тюльпанову, а теперь Срезневскую, мать двоих детей. Обнялись и поцеловались, посидели в кондитерской за чашечкой кофе. Разумеется, речь зашла и о
— Ты простила ему Ларису?
— Почему Ларису, если Ольгу — Ольгу Высотскую?
Валя скривила губки:
— Ничего про Ольгу не слышала. Я имела в виду Ларису Рейснер. Петербург шумел об их бурном романе.
— Неужели? — У Ахматовой побелели щеки. — Я сидела в Слепневе и не знала… Рейснер, Рейснер? Видела ее в "Бродячей собаке". Безусловно, красавица. Но она с Николя? Ничего не путаешь?
— Вот те крест! Хоть у Мандельштама спроси.
— Нет, спасибо. И твоих сведений достаточно.
Поняла, что теперь их разрыв с Гумилевым точно неизбежен.
Лето 1916 года очень обнадежило: знаменитый Брусиловский прорыв вывел из строя чуть ли не целую австро-венгерскую армию. И, казалось, еще немного, наступление развернется по всему фронту. Нет, не получилось.
Немцы сражались отчаянно, перебрасывая новые силы из Франции и Италии. Ожидания быстрого финала войны, к сожалению, так и остались ожиданиями. Стали обвинять в провале царя…
Нюся позвонила ему единственный раз за все время — перед Рождеством. Телефон она хранила у себя на груди, в ладанке; кто-то держит в ней волосы возлюбленного или чада, кто-то — зернышко ладана, а она — обрывок папиросной бумаги с тем заветным номером. Никогда раньше не решалась, а теперь вдруг почувствовала: можно не успеть — вероятно, это последний шанс.
Почему так считала? По наитию? Бабушка-татарка, знахарка, полуколдунья, в ней заговорила?
Нюся тогда работала в библиотеке Агрономического института, получала копейки, но хоть что-то, не сидеть же вечно на шее у Анны Ивановны; и в библиотеке был телефон — на стене, с ручкой; выбрала момент поздно вечером, накануне ухода, будучи в читальном зале одна; накрутила ручку.
— Станция. Слушаю вас. — Милый женский голос.
— Барышня, пожалуйста… — И произнесла те самые цифры на бумажке.
— Ждите, соединяю.
Долгие гудки. Неужели не слышит? Или телефон за эти годы сменился?
— Абонент не берет трубку.
— Хорошо, я немного позже еще попробую.
Так звонила три раза. Целый час прошел. Надо было собираться домой. Ну, еще напоследок, перед тем, как запереть двери.
— Станция. Слушаю вас.
— Барышня, пожалуйста… — И его номер.
— Ждите, соединяю.
Долгие гудки. Неожиданно в трубке
— У аппарата.
— Здравствуйте, Клаус.
Удивился:
— Кто это?
— Вы забыли? Анна Ахматова.
Сразу потеплел:
— Ну, конечно, помню. Добрый вечер, Анна. Как вы поживаете?
— Ничего, спасибо, более-менее. Муж на фронте…
— Не совсем на фронте, мы его перевели в экспедиционный корпус в Париже. А теперь он в Лондоне.
— В Лондоне? Я не знала. Он совсем не пишет.
— Контрразведка — дело секретное…
— Я не думала, не надеялась, что о нем позаботитесь именно вы…
— У меня работа такая — печься обо всех россиянах.
— Благодарна вам очень…
— Как сынок? Радует родителей?
— Ох, спасибо большое, с Левой все в порядке. Славный, жизнерадостный мальчуган.
Безразличным тоном спросил:
— На кого похож?
С трепетом ответила:
— Маленький, и трудно пока сказать… Но глаза сероголубые.
Явно улыбнулся:
— Это хорошо… Может, чем-то надо помочь? Деньги, жилье, работа? Говорите, подсоблю непременно.
— Нет, спасибо. Я звонила не с просьбой, не с жалобой. Просто поздравить хотела вас с наступлением Рождества Христова.
— Мерси бьен. Поздравляю и я вас. Будьте счастливы, Анна. Что бы ни случилось с нами в дальнейшем, помните: я и вас, и вашего сына не забываю. Если Бог поможет, встретимся еще.
— Станем уповать.
— А за сим прощайте.
— До свиданья, Клаус…
Наступал ужасный 1917 год. До момента отречения его величества от престола оставалось два с половиной месяца.
Встреча Гумилева с Юрием Павловичем состоялась на конспиративной квартире в Стратфорде, пригороде Лондона. Это был милый тихий городок, маленькие частные домики, пышные сады. Николя сошел с поезда, долго искал нужный адрес. Припекало: на дворе стоял август, лето подходило к концу, наступала осень — самое нелюбимое его время года. Пушкин воспевал "пышное природы увяданье", а Гумилев ненавидел. Он любое увядание ненавидел. И хотел умереть нестарым. Этой весной ему исполнился 31 год.
Наконец, нашел указанный дом на окраине, выглядевший заброшенным. Позвонил в колокольчик. А потом постучал условным образом: три коротких стука — три долгих — три коротких. Из-за двери спросили:
— Ху из?
Он ответил по-русски, как велено:
— Вам привет из Аддис-Абебы.
Юрий Павлович щелкнул входным запором. Пропуская гостя, оглядел улицу и "хвоста" не заметил.
В комнатке усадил за стол и по рюмкам разлил виски. Извинился:
— Водки не имею, увы.
— Я уже забыл ее вкус.