Испанские шахматы
Шрифт:
Он просто над ней издевался, этим обращением по имени-отчеству подчеркивая свое превосходство!
– Зачем?
– Вы негостеприимны. Сжальтесь и впустите меня!
Ей стало неловко, и она поспешно достала ключ. Замок, как на грех, не поддавался.
– Позвольте? Подержите-ка… - Незваный гость дал ей в руки объемный пакет и быстро открыл дверь.
– Прошу!
В прихожей Грёза сразу, без стеснения, зажгла свет и окинула взглядом этажерку. На полках ничего, хотя бы отдаленно напоминающего шахматные фигурки, не было.
– Желаете меня обыскать?
– Глинский
– Не возражаю. Приступайте, не стесняйтесь! Никаких шахмат я с собой не брал.
– Прекратите паясничать, - фыркнула она.
– Опять деньги будете предлагать?
– На сей раз предлагаю не я, а небезызвестный вам господин Ирбелин.
– Мне ничего не нужно. Вам не удастся поселить меня на окраине города! Я не требую чего-то особенного, но в плохой район ехать отказываюсь.
– Кто вам сказал, что район плохой? Вы уже знаете, какие варианты вам предложат? И вообще, мой визит не связан с жилищным вопросом. Господин Ирбелин дарит вам… новые тапочки, как передовику социальной службы.
– Та… тапочки?
– У Грёзы пересохло в горле от такой наглости.
– Тапочки! Ясно, что за птица ваш Ирбелин!
– Не отказывайтесь.
– Гость развернул упаковку и протянул девушке пару розовых атласных туфелек с лебяжьей опушкой.
– Посмотрите, какая прелесть.
Грёза никогда не держала в руках таких восхитительных тапочек, не то чтобы носить. Ей захотелось примерить их, но неловко было за поношенные колготки со штопкой на самых видных местах.
– Проверьте, угадал ли я ваш размер, - настаивал Глинский.
– Зовите меня просто Жоржем.
Смущение помешало Грёзе шумно выразить негодование по поводу его фамильярного тона. Туфельки заворожили ее - кажется, она с детства мечтала о таких.
– Ладно, - поспешно кивнула она.
– Они мне будут впору, я вижу.
– Это еще не все, - повеселел Глинский.
– Это только начало. А сейчас… закройте глаза… или нет, можете не закрывать.
– Эффектным жестом он вытащил из пакета норковую шубку, развернул ее и встряхнул.
– Оп-ля! Как вам шубейка?!
У Грёзы пропал дар речи, она тут же забыла о тапочках и откровенно залюбовалась нежнейшим серебристым мехом.
– Это… мне?
– Вам!
– охотно подтвердил молодой человек.
– Господин Ирбелин покорно просит принять в знак его особого расположения.
– Какого ра… расположения? Вы на что намекаете?!
– На ваше неотразимое очарование.
Глинскому плохо удалось скрыть иронию, и барышня ее уловила. Краска бросилась ей в лицо, а гость кинулся исправлять положение. Ох, уж этот его неистребимый сарказм!
– Вы только лишнего не придумывайте, - заговорил он, не выпуская из рук шубку.
– Патрону свойственны широкие жесты! Ничего личного - обыкновенная галантность, желание доставить даме удовольствие. Для него купить такую шубку - все равно что для вас приобрести… перчатки.
Грёза перевела дух, и ей захотелось примерить шубку. Она только наденет и посмотрит на себя в зеркало - это ведь не преступление? Какая разница, почему Ирбелин решил сделать ей дорогой подарок - подкупает он ее или покупает? Она
– Пожалуй, я рискну, - робко улыбнулась она.
– Я помогу!
Глинский подал ей шубу, и девушка с трудом попала в рукава, до сих пор никто никогда не подавал ей верхнюю одежду, не ухаживал за ней. У нее не сразу получилось.
– Это с непривычки, - обронил Жорж.
Красивая одежда преображает любую женщину, даже невзрачную. Но Грёзу шуба превратила из дурнушки в принцессу. Уже неважно было, какая у нее прическа и что за обувь - благородный мех выгодно подчеркнул тонкие, изысканные черты лица, а бледный румянец на скулах придал этим чертам затаенный внутренний свет. Обещание неземного блаженства, сказал бы сентиментальный поэт. Скрытая чувственность, определил бы Дон Жуан. Дьявольское искушение, осудил бы строгий блюститель нравов.
Глинский не являлся ни первым, ни вторым, ни третьим - он воспринял метаморфозу, происшедшую с Субботиной, как чудо, которому не нашел объяснения.
«Она же прелестна!
– подумал вдруг он, ощущая прилив желания.
– Какой, в сущности, безделицы хватило, чтобы оттенить ее красоту, заставить ее засиять всеми гранями. Ах, Грёза, Грёза! Не зря тебе дали это имя…»
– Вам очень идет этот цвет, - сказал он, чтобы нарушить опасное молчание.
Слова порой разрушают внутреннюю магию момента, отрезвляют людей и возвращают их с заоблачных высей на земную твердь.
– Правда?
– застенчиво улыбнулась она.
И звук ее голоса, совершенно другой, не тот, что пару минут назад, вновь погрузил Глинского в сладостное полузабытье.
– Послушайте, - удивляясь своей горячности, начал он.
– Ирбелин сделал вам подарок, так возьмите его! Не гадайте о том, что побудило этого человека раскошелиться. Он не обеднеет, поверьте.
– Не знаю, Жорж, могу ли я доверять вам…
Она заколебалась, и чаша весов склонилась в пользу Глинского. Собственное имя в ее устах показалось ему вульгарным. Лучше бы она называла его Георгием, но теперь поздно что-либо менять.
– Пожалуй, я последую вашему совету, - добавила Грёза.
– Была не была! В конце концов, я ничего не просила.
– Конечно, - улыбнулся гость.
– Я понимаю, что не должна брать подарки у этого… Ирбелина, но… очень хочется.
– Вы молодец. Только к такой шубе придется покупать новые сапожки.
– Потом как-нибудь, - погрустнела Грёза.
– Я не умею копить деньги. Едва получу зарплату, тут же все потрачу. Я ужасная транжира!
Глинский обвел взглядом обстановку гостиной: истертые плюшевые накидки; портьеры с обвисшей бахромой; какой-то ободранный буфет, набитый остатками отслуживших свой срок сервизов; ламповый телевизор; выцветший матерчатый абажур над круглым столом - повсюду неприкрытая бедность, которая бывает в жилищах одиноких стариков. И эта молодая женщина еще обвиняет себя в расточительстве! Ему неудержимо захотелось выгрести из шкафов пришедшие в негодность пожитки, вытащить их во двор и поджечь. Устроить большой костер.