Исповедь добровольного импотента
Шрифт:
— Советского полусладкого! — завопил я, вылезая из майорского кителя. — Я Одиссей! И я воскрес!
Элеонора фыркнула и, виляя хвостовым оперением, понеслась к выходу.
Я настиг ее в темном переулке и пошел на таран. Элеонора молча стерпела мои обильные ласки вперемешку с признаниями, потом высвободила правую руку, всплеснула ей, как бы в отчаянии, и мощно приложилась к моему левому уху.
Меня швырнуло в штопор, и я рухнул на мокрый асфальт.
— Вонь ты подрейтузная, а не Одиссей!
Это была последняя фраза Элеоноры, женщины, которая
На бреющем дотянул я до запасного аэродрома и, не почистив, зубы уснул безрадостным сном.
После этого случая я прекратил свои опыты над женщинами-милитари. В настоящее время меня привлекают девушки, тяготеющих к артистической богеме. Может, на этой ниве повезет? Для чего, собственно, я все это и описал.
Я, Соня, Санек и TV-антенна
Начнем с того, что за окном было темно и сыро. Истекал последний час ноябрьских суток. Я находился в своем жилище — безработный, безденежный и уже снова голодный. Я суммировал внешние обстоятельства:
— синоптики пророчили небывалые морозы;
— левые партии предрекали социальный взрыв;
— правительство фиглярничало;
— президент на все реагировал болезненно.
К тому же:
— сосед, что справа, бортировал колесо своей «девятки». Через гипсолитовое перекрытие доносились металлические удары, сопровождавшиеся удалецким: «На, сука, получи!»;
— соседка, что слева, пыталась запустить свежекупленную многофункциональную стиральную машину фирмы ARISTON: «Пункт первый — снимите упаковку!»;
Вывод: надвигалось лихолетье.
Я встал и прошелся по периметру комнаты в поисках спасительной цели: двигающийся к цели менее уязвим.
Телевизор! Огромный ЭЛЕКТРОН — Ц-275д почил в дальнем левом углу. Сосед, что со смежного блока, самовольно выдрал из ячейки на общем щите мою антенну и впаял свой кабель, вызывающе белого цвета. Рыжая паскуда, он обрек меня на информационный голод! Я поиграл желваками — пришло время разобраться.
Еще месяца два тому назад, когда я впервые предстал перед этим фактом оскорбления собственного достоинства, подстрекаемый соседкой, что слева, я тут же отправился к нахалу и громко стукнул в его комнату. В ответ за дверью лязгнули пружины инвентарной кровати, и послышалось утробное невнятное ворчание.
— На минутку! — грозно выкрикнул я, глядя себе под ноги.
Скоро дверь отворилась… Я попросил закурить и, получив сигарету, ушел. Но с тех пор многое изменилось. Жизнь стала жестче, почерствел и я.
Порывшись в шкафу на предмет какого-нибудь инструмента, я вооружился круглым рашпилем и вышел в коридор.
На мои первые удары в обшарпанную дверь ответа не последовало. Я повторился.
— Кто там еще? — раздался вдруг расслабленный голос из-за двери напротив. Я обернулся. Напротив проживала Соня — трамвайный контролер-кондуктор. Судя по всему, я разбудил ее.
— Да это я, Сонь! Я собственно… как его?.. — силился я вспомнить имя рыжего отморозка.
— А, Санек,
Я не был Саньком и не мог им быть по одной той причине, что сам к нему пришел! Понимаете, Санек — тот самый антенный кидала, с которым мне предстояла разборка. Мы даже не были с ним похожи. Санек работал, и причем в трех организациях, носил теплую куртку PILOT, каждый вечер варил целую кастрюлю картошки в мундире, а по утрам непременно брился, используя при этом шикарный комплект GILLETTE sensor. В общем, это был мой антипод, а последние два месяца еще и антагонист.
— Ну, открывай! Чего ты, как не родной, Санек?! — поманила из-за двери Соня ласково-капризным тоном.
«Ах, гаденыш! И тут наследил!» — подумал я и отвел язычок защелки острым концом рашпиля.
В комнате было темно и накурено, потягивало перегарным душком.
— А я сегодня такая пьяная!… Бе-е! — ворковала где-то глубоко в темноте Соня.
Оставив рашпиль в углу у двери, я двинулся на голос и скоро уперся ногами в диван. Молча опустился на край. Соня зашевелилась, и я почувствовал на плече ее жаркую ладонь.
— Ну, как дела в Эрмитаже, Санек? — спросила Соня, и ладонь соскользнула мне на грудь.
Санек служил в ВВОХРе одного из громаднейших музеев планеты. Каждый день соприкасался он с сокровищами мировой культуры. Иорданская лестница, Белая и Золотая гостиные, Синяя спальня, Малиновый кабинет и Будуар императрицы Марии Александровны служили Саньку местом работы!
— В Эрмитаже все своим чередом, — картавя под Санька на букву «р», повел я беседу. — Люди приходят, мы их встречаем. Они осматривают экспонаты, мы держим посетителей в поле зрения. Каждый занят своим делом. Ясно?
— Ясно, Санек, ясно! — Соня потянулась, мимоходом боднув мне бедром. — Ты, вроде как, простудился, Санечка!
— Пустяки все это, Соня! Я обеспечивал безопасность при подготовке выставки творений Карло Фаберже и меня просквозило.
— Фабер… где, Санюшка? — закинула мне на плечо голую и горячую ногу Соня.
— Фаберже, Соня, великий придворный ювелир! — гордо сказал я и сбросил с ног тапочки. — Он яйца пасхальный возвел в ранг искусства.
— Боже, яйца! — затрепетала Соня.
— Да, Соня, яички!
И мы громко и глубоко задышали, будто разом принялись выполнять ингаляцию легких.
— Сегодня можно все! Ты понял меня, Фаберже?! — прошипела Соня, вся извиваясь возле меня.
— Сегодня или никогда! — успел выкрикнуть я перед тем, как мы накинулись друг на друга и сплелись в подвижный бледный ком.
— Ну, давай, Фаберже, покажи, на что способны твои яйца! — стонала Соня.
И я показал. Я упер Соню головой в спинку дивана и долбил с противоположного конца до тех пор, пока шея ее, не выдержав чудовищных сотрясений, выгнулась, а острый кадык затрепетал, выталкивая наружу стоны подступающего оргазма. Тогда я отпрянул, вертанул конролера-кондуктора за ноги на 180 градусов и, ухватившись за бедра, натянул до упора.