Исповедь добровольного импотента
Шрифт:
— Ну, что же делать? Баба ведь, как камень, раз завелась уже не вытравишь.
— Эх, мужики, погибать так припеваючи. Собирайся!
И Сева вырос над столом, как лезвие бандитской финки.
— Куда? — спросили мы хором.
— Есть место, где мужики чувствуют себя человеками! — продолжал интриговать Сева.
— Где? — звучал хор.
— В лесу. Едем на охоту. Организацию я беру на себя.
Сева отошел к шкафу и стал выбрасывать оттуда кирзовые сапоги, бушлаты, портянки, котелки, фляжки.
Валерьян
Мы обулись в кирзовые сапоги. Одели бушлаты и разлили розовый напиток по фляжкам.
— Оружие возьмем в части, — распоряжался Сева.
Мы приняли на посошок и вышли из комнаты.
На улице нас встретила морозная темень.
— Эх, мужики, поспеть бы к рассвету! — мечтал вслух Сева, направляясь к своей «пятерке».
— По утру хорошо рыбалить, — откликнулся Валерьян.
— Прихватим парочку тротиловых шашек и порыбалим, — пообещал Сева.
И они довольные рассмеялись.
— Как мы через ГАИ проскочим, ты же вдетый? — поинтересовался я, еще не совсем освободившийся от груза реальности.
— ГАИ — это прежде всего люди, — констатировал Сева, ныряя за руль. — А людям нужно вкуно покушать и крепко выжрать. Я этот пост вот уже год спиртягой подкармливаю. Сейчас увидишь, как я буду держать сотню на спидометре, а они будут брать под козырек.
На спидометре было 110. Сева держал машину по центру дороги. Мы неслись по пустынному проспекту к северной окраине города.
— Люблю уезжать, — сказал Валерьян.
— А иначе ты бы не был мужчиной, — заверил Сева.
— За нас, — поднял я свою фляжку.
Все приложились.
Впереди показался пост ГАИ. Стрелка спидометра подползала к 120. Сева победоносно засигналил.
— Сева, ты точно этот пост подкармливал спиртягой? — спросил я, когда мы пронеслись мимо гаишников.
— А какой еще! Вон у машины Зуб стоял, и Француз в будке торчал. Видел же махали.
— Зачем они тогда за нами едут?
На хвосте у нас пестрела мигалками машина ГАИ.
Сева молчал.
— Гаишники хуже коликов, никогда не знаешь, чего у них на уме, — сказал Валерьян.
— Разберемся, — отозвался Сева и ударил по тормозам.
Потом нас били, а мы сопротивлялись. Но к гаишникам подоспела подмога и нас арестовали. Привезли на пост и до рассвета составляли протокол. Но мы все же успели осушить наши фляжки до конфискации. Нас повезли в отделение.
Утро выдалось промозглым и серым, как наши загубленные души.
Про спички
Ленка выперла своего Володьку. Она не стала орать, обнажая подгнившие передние зубы, верещать, утруждая воспаленные гланды, она просто схватила парня за шиворот и вышвырнула за дверь, отвесив напоследок смачный поджопник своей мускулистой ногой
Но Володька тоже молодец: не проронил ни слова, даже не обернулся. Только лягнул захлопнувшуюся за ним дверь, запустил руки в передние карманы потертой джинсухи, чуть ли не по самые локти запустил, и уехал на лифте.
Все это я наблюдал через стеклянную дверь своего блока. Наша общага блочного типа. На этаже по четыре блока. В каждом по 5 или 6 двенадцатиметровок, соответственно 10 либо 12 койкомест. Я утомился на своем койкоместе и вышел в коридор. Что еще делать в коридоре, если не пялиться в стеклянную дверь? Вот я и пялился. Пялился и думал: «Молчаливые и гордые люди!»
А где-то через полчаса ко мне в комнату ввалилась Ленка.
По резкому бесцеремонному стуку, недопускающему возражений, и по взаиморасположению ленкиных глаз было видно, что за расставание принято грамм этак 300.
— Все! — хлопнула Ленка в ладоши. — Выпиздела своего мудака — раз и на всю оставшуюся жизнь. Свободна теперь, как дырка в заборе! — выпалила она с порога и уронила свой комплект ягодиц на мой хлипкий стул с драной обивкой. Более надежный и комфортный был подо мной.
— А чего это ты так вдруг? Хороший вроде бы парень, — поинтересовался я.
— Все вы хорошие, пока не засадите! — претенциозно ответила Ленка.
— Ну, ты уж больно круто заостряешь! — заволновался я.
— Да кончай ты, круто! Че я, первый раз ноги раздвигаю?! Насмотрелась — во! — и Ленка, как саблей, рубанула рукой над своей непутевой головой, попутно смахнув с полки мелкую терку. Терка с грохотом упала на стол и опрокинула стакан. Остатки жиденького чая выплеснулись на клеенку и тонкой струйкой потекли на пол.
— Потом уберу, — миролюбиво отметил я.
Ленка ядовито поморщилась:
— Заколебал меня этот долбила, — прошипела она брезгливо, нарочито отчетливо артикулируя.
Даже свою неловкость она списывала на Володьку.
— Ну, вас не поймешь, — вступился я за собрата. — Не долбишь вас — кошмар. Долбишь — опять — под жопу сланцем. Вы бы определились в конце-то концов!
— Мы определились, — гордо заявила Ленка.
— Интересно в чем же?
— Кроме ялды у мужика еще голова должна работать! Ясно?
— Так не бывает. Или ялда — или голова.
— Ой, не надо ля-ля! Что я его — «пирамиды» обустраивать заставляю? Устроился бы хоть охранником и просиживал свою никчемную сраку, раз таким тюленем уродился. Так нет же, он целыми днями на диване валяется и за мой счет мудя свои проветривает. А то вдруг исчезнет с утра, нажрется где-то и ползет среди ночи. Стояк его, видите ли, мучает. Даже раздеться ладом не может, прямо в своих поганых носках на меня лезет!
— Так это же страсть! Ее поощрять надо! — с возмущением воскликнул я.