Исповедь добровольного импотента
Шрифт:
— О, Боже! Ты ли это, Санек?! Ответь, ради Христа! — взмолилась Соня.
— Пути Господние неисповедимы! — рычал я в ответ, трамбуя сонино нутро интенсивно и мощно.
— Ну, давай, Фаберже! Давай! — сатанела Соня, раздирая наволочку зубами.
И я давал! Вопреки неблагоприятной жизненной ситуации. Назло затянувшейся депрессии. В пику грядущему лихолетью. В полной кромешной темноте я рвался к своему успеху — распаленный, бесстрашный, обезумевший!
Кончили мы ближе к утру. Соня замерла в исходной позе. Чернота за окном поредела. Завыли троллейбусы на маршрутах.
Я оделся и вышел. На общественной
— Здорово, сосед! — заулыбался Санек, протягивая руку.
— Здорово.
Рукопожатие.
— Покурим? — притянул Санек пачку Winston.
— Покурим, — выдернул я сигаретку.
Разом прикурили от газового цветка, затянулись.
— Ну ты, откровенно тебе скажу, гигант! — выдохнул вместе с дымом Саня.
— В смысле?
— Ну, в смысле, Сонька-то как — жива?
— Надеюсь.
— Так их и надо, брат! Чтобы дури в мозгах не скапливалось. Эх, я уже так не могу! — Санек запустил средний палец в пупок и замер.
— Не расстраивайся. Живи как можешь, — слегка подбодрил я Санька и тут же атаковал: — Антенну мою на место впаяй, договорились?
— Так я думал, у тебя телевизора нет, — потянул брови к темени Санек.
— Приобрел.
— А-а…
Я сунул окурок под кран и пустил воду. Можно было идти спать. Дело сделано.
Трое и одна бутыль
Нас было трое. Мрачное трио молчунов. Угрюмая троица выпивох. Опасный треугольник. Мы чинно сидели за столом. По центру — Я - безвестный, безработный поэт-пессимист. По правую руку — Валерьян — грузчик кондитерского отдела магазина «Диета». По левую — Сева — прапорщик сверхсрочной службы в должности завскладом (в перспективе — завнач по тылу).
На столе, периодически кланяясь нашим стаканам, стояла полторалитровая пластиковая бутыль с розовой жидкостью. Розовость ее была довольно бледной и своим видом навевала флегматичные чувства. Зато огненный вкус будоражил и перечеркивал всякое равнодушие. Это был продукт нашего совместного творчества, каждый вложил в него частичку себя:
— 96 %-ый спирт Севы отдавал толикой риска, которую прапорщик возлагал на свои погоны, отсасывая жидкость в засекреченных закромах доверенного ему склада;
— жиденький клюквенный сироп Валерьяна отражал ту инфантильную покорность, с которой он пребывал под кованым каблуком своей жены;
— моя же пластиковая бутыль, неизвестного происхождения и с единственной меткой на уровне 750 г. характеризовали меня, как человека неприхотливого в быту и подчеркивала наш общий социальный статус.
А свел нас в одну команду и объединил единой целью странный случай — мы одновременно остались без своих баб.
Жена Севы загремела в роддом. У Валерьяна в очередной раз влюбилась. А я заразил свою триппером, и она обиделась, когда я сказал ей, что подхватил его в общественном транспорте. Я сказал правду, но мне не поверили. Я сожалел, что не догадался соврать.
Гонококками меня снабдила пьяная безбилетница из автобуса № 46. Много лет я пользовался этим маршрутом и никак не предполагал, что меня ждет такой сюрприз.
Она хохотала сама с собой, запрокинув голову и выпячив грудь. У меня сразу пробудились к ней самые,
Мы пришли к ней, и я познакомился с ее братом. Он лежал на диване и слушал «Pink Floyd». Мы уселись рядышком на полу и стали пить портвейн, потом пиво, потом брат поднялся, куда-то сходил, и мы раскумарились парой косячков. Затем брат пропал. Может быть это был вовсе и не ее брат.
У нее были короткие полные ноги и тяжелые дынеобразные груди. Когда она кончала, то очень сильно выгибалась — что называется, делала «мостик». И я, не успев сообразить что-либо, скатывался по ее грудям и ударялся макушкой о спинку дивана.
— Знаешь, что у меня осталось в жизни? — спросила она меня после очередного «мостика».
— Яма заплесневелого говна?
— Нет, ганьжа и секс.
Она лукавила, у нее был еще триппер.
— А вот я никогда не изменял своей, — сказал Валерьян. — С восьмого класса я каждый год готовлю ей торт на день рождения, а она бегает к этому пидору.
— Он не пидор, Валерьян, а менеджер, — поправил его Сева. — Бабы любят, чтобы мужик имел хоть громкое назначение. Вот к примеру, моя. Что красавица? Знаю, чучело огородное. А пока я прапора не добыл, не давалась. Ну, и что же вышло? — Сева сам задавал себе вопросы, и сам мужественно отвечал на них. — Карикатура! Вставил я ей в первую же совместную ночь аж восемь палок. Она и залетела. И с тех пор я на сухом пайке. Говорит, ребеночку это неприятно. Вот и думай. Соображай.
Валерьян наклонил бутыль к нашим стаканам. Все выпили и впали в дремотную тоску.
— Эх, мужики, что мы творим, а? — встрепенулся Сева.
Я насторожился.
— Почки сажаем, — ответил Валерьян.
В прошлом месяце он две недели отлежал в урологии. Там ему объяснили, от чего образуются камни.
— Что почки? Мясо! Мы же душу губим!
Я испугался.
— Да, душу не вырежешь и не раздробишь, — согласился Валерьян.
— Вот вернутся скоро наши бабы и опять — прощай свобода!