Исповедь добровольного импотента

Медведь Юрий

— Оденься потеплее, простынешь после бани.

Я вышел на крыльцо и прикрыл дверь. Инга радостно заскулила.

— Цыц! — прикрикнул я и пошел к воротам.

В соседнем доме было темно, но я знал, что сейчас за мной из-за занавески наблюдает Кашириха — вечный шпион и доносчик. Как не конспирировались мы в пору своего активного познавания мира, все равно родители были в курсе всех наших экспериментов. Кто, с кем, и когда. Недавно выяснилось, что Кашириха даже числилась штатным осведомителем в местных правохранительных органах. И мне вновь захотелось потягаться

с профессиональным резидентом. Поравнявшись с кустом жасмина, я на некоторое время скрылся с поля ее зрения. И вот что я сделал. Я опустился на четвереньки и хоронясь за клумбой пахучих цветов пополз обратно к крыльцу, потом метнулся за дом, обогнул его и выскочил с другой стороны. Занавески на окнах Каширихи колыхалась, бедная старушенция металась от одного окошка к другому. Она потеряла меня. Я осторожно пробрался к забору и перемахнул на улицу.

Кацо сидел у ворот возле столба. Я слабо присвистнул, кося под сверчка, и подал ему знак рукой. Кацо сообразил слета — встал на четвереньки и подполз ко мне.

— Игорек, значит так, — горячо зашептал он, подминая меня под себя. — Сейчас мы с тобой будем ебаться!

— Это лишнее, Колян, — сказал я, пытаясь выбраться из его жестких объятий. — Я тебя ценю, как друга детства, но не более.

Мы катались по влажной и мягкой молодой траве. Кацо беззвучно хохотал.

— Молодец, режиссер хуев! И чего ты застрял в своем Питере, мы бы с тобой здесь весь электорат переебли.

— Так может вместе в Питер махнем? Там масштабнее.

— Нет я толчею не люблю. Сейчас увидишь, как мы тут отрываемся.

Мы лежали на спинах и приводили в порядок сбившееся дыхание. Небо было просто завалено звездами. Да такого в Питере не увидишь!

— Все, от винта! — скомандовал Кацо и вскочил на ноги. — Карета в военгородке, в проулке.

Я поднялся, и мы двинулись к воротам военного городка. Во время войны здесь дислоцировалось авиационное училище, где за три месяца желторотиков обучали взлету, посадке, нехитрым маневрам и отправляли на фронт. До сих пор на местном кладбище сердобольные старушки ухаживали за могилками погибших во время тренировочных полетов трех югославских курсантов.

— Я сказал им, что ты кинорежиссер, понял? — вводил меня в курс дела Кацо.

— А они, что актрисы?

— Конечно! Одна стеклотарой жонглирует в заготконторе, другая ваучеры тасует в сбербанке.

— Тогда я лучше представлюсь каталой с Деребасовской.

— Нет они хотят отдохнуть культурно, и я обещал им, что все будет на высшем уровне.

— Понятно.

Мы прошли немного по темной аллее городка, свернули в проулок и сразу уткнулись в МАЗ. Огромная кабина с белой радиаторной решеткой и поблескивающими никелированными ободами на фарах напоминала физиономию улыбающегося из темноты негра-великана.

Кацо отворил дверцу со стороны водителя и пропустил меня вперед.

Из салона доносилась музыка, потягивало табачным дымом.

— Пупа, пупа, — запел Кацо приседая в такт, — в блюдце плавала залупа.

Я ступил на подножку и полез в салон.

— Добрый вечер, дорогие мои россиянки! —

продекламировал я голосом нашего вечно недомогающего президента, обращаясь к двум темным фигурам, что виднелись в глубине салона.

Фигуры прыснули.

Кацо уселся за руль и захлопнул дверцу. Вспыхнул яркий свет.

— Девчонки, знакомьтесь — кинорежиссер из Питера, проездом в Голливуд, — отрекомендовал меня Кацо и азартно почесался.

Мы отщурились и осмотрели друг друга.

Им было за тридцать. Одна худая, бледнокожая, узколицая с нижней челюстью похожей на носок восточных туфелек. Вторая крупная, загорелая с длинными пепельными волосами перетянутыми сзади в хвост.

— Иннокентий Эйзенштейн, — представился я.

— Вера, — подчеркнуто пренебрежительно бросила худая и полезла на спальное место, выставив мне на обозрение довольно изящную задницу в шерстяных подштанниках.

Кацо пихнул меня в бок, и я переместился на место Веры. Поближе к предназначенной для меня…

— Наташа, — назвалась она и застенчиво отвернулась.

Я стрельнул по ее фигуре. Коренастенькая. Грудь большая. На шее родинка.

— Верунь, фуражку там не раздави, — ласково заметил Кацо, копошащейся в спальнике девице, затем нырнул под руль и вынырнул с бутылкой в руках. — Сегодня день Военно-воздушных сил, все должно быть по уставу. Але, гараж! — похлопал он свою подружку по непоседливой попке.

— Лапы убери, — буркнула Вера и лягнула Колю в шею. Он поймал ее ногу и крепко поцеловал в лодыжку.

— Дурдом, — мягко сказала Наташа и глубоко вздохнула.

— Ну, что со знакомством? — сказал я и взял с передней нарели граненую стопку. Похоже из нее только что выпивали.

— Веруня, тару, — скомандовал Кацо и откупорил бутылку.

На мое сидение выкатились недостающие три стопки. Я отдал наполненную Наташе. Пальцы у нее были жесткие и шершавые.

— Ну, ребятишки, — лучезарясь улыбкой начал Кацо, — личный состав укомплектован. Выпьем же за любовь, которая не дает нам покоя ни днем, ни ночью!

И захватив губами края стопки по всей окружности, Кацо опрокинул содержимое в себя.

Я чокнулся с Наташей, Верой и выпил. Самогон моментально опалил меня от голосовых связок до прямой кишки.

— Ого! — выкрикнул я.

Наташа поднесла мне малосольный огурчик. Я откусил с ее руки и поцеловал в ладошку. Она засмеялась и доела остатки.

— Веруня, контакт! — гаркнул Кацо.

Веруня метнулась к панели, откинула крышку и вдавила огромную красную кнопку. МАЗ встрепенулся и заревел.

— От винта!

Двумя руками Веруня вцепилась в рычаг переключения скоростей и рванула его на себя. Послышался треск, свет в салоне погас, вспыхнули фары, просветив насквозь весь военный город. Вера прыгнула Кацо на колени и обхватила его непутевую голову своими бледными руками.

— Из города выйдем, я сама поведу, понял?! — задыхаясь от страсти прошипела Веруня. В ее расстегнутой кофточке мелькали маленькие груди.

Колян заграбастал губами половину лица своей агрессивной подружки и отпустил педаль сцепления.