Исповедь палача

Меркушев Арсений Викторович

Да-да, люди в СССР в массе своей все еще верят, — только одни все еще верят в обретении Царства Божьего после смерти, а другие — в построение его при их жизни. Ну, или хотя бы при жизни их детей.

Правда, в той стране критической массы адептов старой религии уже давно нет, да и оставшиеся скорее практикуют христианство, чем верят. В массе своей они крестят детей, потому что так принято, пост для них это скорее уже диета, при котором черная икра или мясо крабов это неплохая замена докторской колбасе, а стиль одежды при входе в храм несравненно важнее того, с чем человек туда пришел. И хотя из верующих они давно превратились в прихожан, для которых вера

в Бога заменилась верой в церковь, а Нагорная проповедь давно уступила место ритуалам и внешней атрибутике, среди них все еще встречались исключения.

Впрочем, и адепты теории о постройке Царства Божьего на земле успели пройти примерно такую же трансформацию за пару десятков лет, и все более превращались из коммунистов в членов партии. Впрочем, исключения были и тут.

Таким исключением был и Штепке — он все еще верил в свою страну, причем не на потребительском уровне, а истово и все сердцем — на уровне идеалов. СССР ему все еще казался тем Прометеем, который вот-вот и понесет согревающий божественный огонь истины всем голодным и обездоленным народам мира.

Но Штепке был не только человеком верующим, но и человеком думающим, что редко, не так часто, как того хотелось бы, но все-таки бывает. А потому скромный аспирант вышел на защиту своей кандидатской с темой с „Темпоральный эффект: механизм, особенности, потенциал использования» не где-нибудь, а в ведущем московском вузе. Какие связи и знакомства он подключал, что бы перевестись из Минска в Москву — было неизвестно, но Столица приняла сябра вполне приязненно.

Сама же тема его кандидатской была глубоко фундаментальной, даже чересчур глубоко, а, говоря по-простому — была всерьез и надолго оторвана от жизни, но все же имела большой потенциал. Этому нескладному человечку снова повезло — глава приемной комиссии оказался человеком куда как более умным, чем о нем обычно думали (а дураком его точно что не считали), и потенциал темы оценил. Правда, отметив в заключении, что математические расчеты и выкладки могли бы быть полнее, обладай наука в настоящий момент на несколько порядков большими мощностями вычислительной техники, а ряд допущений будущего кандидата наук, возможно проверить на практике только путем проведения опытов на ускорителе заряженных частиц, с длинной основного кольца не менее 20 000 метров.

Если задаться вопросом — было ли что-то общее у этого худого белоруса с гениальным 20-леним парижским сопляком Эваристом Галуа и австрийским монахом-августинцем Менделем? То можно дать ответ — было! И это общее имело как монета два стороны — аверс и реверс, свой чет и нечет, свое счастье и свою беду.

Если у каждого человека есть свой запас везения, то, наверное, все что у него оставалось, Штепке потратил на защите своей кандидатской.

Возвращаясь ненадолго на свою малую историческую Родину из многомесячного московского сидения маленький человечек имел большие планы, перспективы, он хотел работать дальше, развивать свои идеи и теории, но ему все же не стоило садится в тот самолет.

О гениальном открытии 20-летнего французского математика Эвариста Галуа узнали только через двадцать лет после его гибели на дуэли.

Настоятель бенедектинского монастыря Грегор Иоанн Мендель австрийский биолог открывший законы наследственности был оценен потомками аж через полвека.

Судьба Штепке оказалась в чем-то схожа. Крушение самолета поставило крест на его научной карьере, да и на жизни впрочем, тоже.

Своей школы он создать не успел, и громких публикаций не сделал. Ну а последователи? — Последователи

были. Но им тоже хотелось кушать, у них были семьи, которые не могли ждать, пока наука и техника разовьется до такой степени, что сможет подтвердить гениальные, но сугубо теоретические выкладки этого белоруса.

Все что оставил после себе Штепке — были жена с ребенком, небольшой домик на Слепнянке (пригород Минска), да сундучок с черновичками и записями, вынесенный на чердак того же дома.

К его кенотафу (кенотаф — могила без тела) на Чижовском кладбище несколько лет приносили цветы, — как обычно: сначала обильно, потом реже, а потом — только раз в году. О маленьком человечке забыли на долгие годы и десятилетия.

А Прометей, в которого так верил Штепке прожил еще около 30 лет. Правда, за это время он умудрился растерять тот божественный огонь, который он украл у Богов Олимпа, обрюзгнуть и пристраститься к зеленому нектару олимпийцев. Прометей — брюзга, Прометей, решивший что „давайте будем просто жить”, Прометей без божественного огня — такой Прометей Богам не был страшен.

Титан забыл, что лишь божественный огонь делал его опасным Богам.

А еще он захотел вернуться на Олимп, — подальше от людей и поближе к Богам и к их зеленому нектару.

Прометей забыл, что он все же не бог, а титан, а еще то, что боги никого не прощают и ничего не забывают.

Все таки мифы не врут, — ибо они по своей сути архетипичны: титан, потерявший божественный огонь был закован в цепи. Ну а за орлом который начал каждый день поклевывать печень титана — дело не стало.

Этот орел принимал разные личины, и действовал по разному. Он мог по тупому давить напрямую, требуя себе дневную порцию живой плоти в виде уступок, раскрытия секретов, сдачи позиций, или обмена невосполнимых ресурсов страны не зеленый нектар долларов, а мог действовать и иначе.

Мало кто знает что, что настоящее имя американского инвестора и финансиста Джордж Сороса — Тивадар Шварц.

Имя Тивадар в переводе с венгерского означает „подарок Бога”, а фамилия Шварц — „черный”.

Дар Темного Бога — так тоже можно было истолковать его первое имя.

И если страна, в которую верил и которой служил покойный Штепке — была Прометеем, то на роль орла-стервятника Джордж Сорос подходил идеально, — на очень хищного и умного орла.

Крики и стоны жертвы не должны были мешать трапезе, а потому рот ей нужно было чем-то занять.

Чем? — Божественный нектар и амброзия, гранты и фонды, гуманитарная помощь или что-либо еще. Одной своей когтистой лапой этот стервятник закрывал рот поверженному титану — подачки в виде грантов и премий вполне себе подходили для такого, а второй — разрывал печень и выклевывал оттуда самые вкусные и лакомые куски.

Купить в то время, чью то кандидатскую, или докторскую диссертацию, техдокументацию к изобретению или ноу-хау, которая лежала в архиве за 100–200 долларов было даже немного расточительно. Часто эмиссары Сороса давали чуть больше, но уже не за штучной товар, а за объемы — коробки, баулы и саквояжи, — не за штуку, и даже не за вес, а за объем.

А дальше по не слишком сложной цепочке полученный материал переправлялся в один из небольших городков США. — В Ленгли…И там, в Научно-технический директорате одного из ведомств ЦРУ полученные баулы разбирались, сортировался и анализировался. — Никоторые папки или кейсы сразу же уходили. нет, не наверх, а скорее вперед и в дело с пометкой „Hot”, что говорило о том, что деньги налогоплательщиков Североамериканских соединенных штатов потрачены не зря.