Исповедь «Русского азиата» Русские в Туркестане и в постсоветской России.
Шрифт:
В настоящее время забыты все наши игры: в лапту, чижика, городки, прятки, казаки–разбойники. Игры на мелочь: в «орла», «чику», «стенку».
Несмотря на то, что в Нарыне русские формально доминировали — русский язык был государственным, активно внедрялась русская культура, выпускалась областная газета на русском языке, а русские специалисты были незаменимыми, — у меня навсегда осталось ощущение, что мы жили среди киргизов. Это и понятно: киргизы в области составляли абсолютное большинство. Однако такая ситуация на тот момент существовала только в Алайской долине, на Тянь—Шане и в других высокогорных районах. На юге Киргизии — в Ферганской долине, как я уже отмечал, преобладали узбеки. В Таласской долине — русские и немцы, в Чуйской долине со столицей Фрунзе — русские. Придет время, и все изменится, киргизы численно будут доминировать во всех регионах, городах и
И вот первые выводы, которые я школьником сделал в те далекие годы. Киргизия — часть огромной страны. С окружающим миром мы пребываем в гармонии. Национальность не имеет значения. Друзья детства — все те, кто вокруг.
Живем бедно — почти как все, но когда «как все», то бедность не замечаешь. В мои школьные годы не было «золотой молодёжи» в более позднем её понимании. Даже велосипед считался роскошью. Но высокопоставленные чиновники были и тогда, их дети на каникулы ездили в Артек, велосипед для них не был проблемой, а билет в кино тем более. После окончания школы для коренных жителей Союзных Республик существовали квоты для внеконкурсного поступления в вузы Москвы, Ленинграда, Киева и других городов страны. Этим правом, как правило, пользовались дети номенклатурных работников.
В нынешней либеральной России, оказывается тоже есть привилегированная молодёжь, которая за счёт государственных средств обучается в престижных вузах США, Англии, Франции. Список этих студентов Министерством образования и науки засекречен. Однако не трудно догадаться, что это отпрыски наших «небожителей», которые готовят себе прозападную смену.
Через двадцать пять лет после отъезда я вновь попал в Нарын — город моего детства по приглашению друга — Кумаша Насыржанова. К этому времени коренное население города увеличилось в несколько раз, а русских почти не осталось. Это была незабываемая гостеприимная встреча с бесконечными воспоминаниями. В Тянь—Шаньском обкоме КПСС встретились с третьим секретарём и нашим однокашником Леонидом Луниным. Впечатление осталось негативным. В памяти всплыло, как мой приятель, пятиклассник Лёнька Лунин мог униженно бегал за велосипедом какого-нибудь сверстника держась за багажник, и клянчил дать покататься.
Память… Независимо от твоей воли она хранит некоторые казалось бы маловажные фрагменты бытия на всю жизнь. Вот ешё один из них — нарынский фрагмент.
Зима, после уроков, почти от самой школы мы — группа одноклассников по пути домой пасуем друг другу случайно попавшуюся под ноги консервную банку. Один за другим одноклассники сворачивают к своим домам, но банка остаётся с теми, кто живёт дальше. В конце — концов, я и Толик Бражников остаёмся вдвоём. Вот так, беспечно и упорно пасуя её один другому, мы приближаемся к дому моего друга. Прощальным ударом он пасует банку мне, и дальше я веду её один, так как живу дальше всех, почти на окраине города. Друзья детства, где вы? Как же так получилось, что я так и продолжаю вести эту «банку» один — теперь уже к последнему приюту и нет рядом ни кого из той «команды».
В Нарыне, сам того не осознавая, я простился со своим детством. Наступила пора юности.
Снова юг Киргизии, 1956 год
Странно, но судьба вновь забросила нашу семью на юг Киргизии, и снова в город Кара—Су Ошской области. Середина учебного года. Восьмой класс. Первое мое появление в новой школе, первая школьная линейка, где каждому классу отведено свое место. На моей вельветовой куртке выделялся значок спортивного разряда по лыжному спорту. Ни у кого в этой школе не было спортивных разрядов и такого значка! Потому что не было в этом городе Александра Афанасьевича Голубенко — замечательного человека и тренера, потому, что не бывает снега там, где растёт хлопок.
Мимо стройных рядов школьников проходит двухметровый гигант — директор школы — «Наполеон на смотре своих войск». Он придирчиво оглядывает школьную форму девочек, смотрит аккуратно ли выглядят мальчики, делает кому–то замечание. Останавливается возле меня. Видит мой спортивный значок и произносит: «Новенький! Спортсмен! А как с учебой?».
А вот с этим было неважно… В Нарыне я плохо учился, часто пропускал уроки, вращался в хулиганской среде. Здесь, в Кара—Су, меня сразу поразила непривычно пристойная обстановка. Не откладывая в долгий ящик решил внести некоторое разнообразие в размеренный ход событий. Во время урока достал складной нож довольно приличных размеров, раскрыл лезвие под девяносто градусов и предложил сидящему впереди однокласснику раскрыть нож вытянутым пальцем. Тот не долго думая
Этот случай послужил мне уроком, пришлось менять привычки. А в целом, два с половиной года учёбы в этой школе и под влиянием здоровой среды я стал другим человеком, образно выражаясь «поменял кожу». Учёба и спорт стали моими приоритетами. Правда, сказалось отставание в математике, но на помощь пришел Витя Дудников — добрая душа. Мы с ним сидели за одной партой. Витя к тому же увлекался фотографией, у него был фотоаппарат «Смена». Часами мы просиживали у него в фотолаборатории: готовили растворы с проявителем и закрепителем, глянцевали и сушили наши фотки. Благодаря этим фотографиям более чем пятидесятилетней давности у меня в альбоме хранится память о последних школьных годах. Через полвека я нашел Витю — спасибо Интернету! Витя, выпускник Новосибирского политехнического института оказался в Душанбе и живет там и поныне.
В Кара—Су я на себе ощутил, что такое культ хлопка — сельскохозяйственной монокультуры Средней Азии. Этот культ, как наверно и всякий, имел уродливые признаки. Хлопку было подчинено все: экономика, карьера чиновников и даже образ жизни людей. Все начиналось в конце лета, когда в ход шла сельскохозяйственная авиация. Самолеты опыляли хлопковые поля химикатами для того, чтобы куст хлопчатника быстрее сбросил листья, обеспечив лучший доступ солнца к коробочкам, тогда они быстрее созревали. Потом круглая коробочка лопалась на пять секторов, в каждом из которых пряталось белоснежное волокно с небольшими овальными семечками — это был, так называемый, хлопок–сырец, требующий сбора и дальнейшей обработки. Власть не беспокоило то, что при обработке полей химикаты относило ветром на населенные пункты, а это вызывало аллергию и другие более серьезные болезни. Впрочем это сейчас, по прошествии лет, можно рассуждать об экологии и других негативных явления, связанных с хлопком. А тогда если что и беспокоило нас во время сбора хлопка, так это боль в спине. Все остальное было прекрасно, как сама юность!
В середине сентября, с началом созревания хлопчатника, начинался «вселенский ажиотаж». Газеты, радио, а в дальнейшем и телевидение работали только на хлопок: бесконечные сводки о сборе хлопка, фотографии и интервью… До середины ноября закрывались вузы, техникумы и профтехучилища — всех студентов отправляли на сбор хлопка. Школьники, начиная с пятого класса, отбывали ту же повинность. Все предприятия обязывали отправлять «на хлопок» определенное количество людей. Даже военнослужащие Туркестанского военного округа привлекалась к сбору хлопка. Были случаи, когда наряды милиции останавливали рейсовые автобусы, принуждая пассажиров собрать некое количество хлопка. Сушили хлопок в том числе и на асфальтовых дорогах, пролегающих вдоль полей, автомобилям приходилось пробираться по пыльным обочинам. А что, разве не было хлопкоуборочных комбайнов? Разумеется были, но только ручная сборка обеспечивала высшее качество хлопка–сырца, который государство покупало у хозяйств по более высокой цене.
Перед «мобилизацией» на хлопок на школьной линейке каждому классу объявляли, в каком хозяйстве и какой бригаде предстоит работать. Обычно это были близлежащие колхозы, куда нас возили на бортовых грузовиках. На месте, каждому выдавали кусок грубого хлопчатобумажного полотна. Два его конца завязывались на поясе, два — на шее. Получался фартук. В полусогнутом состоянии мы шли по полю, строго по рядам, вынимали из распустившихся коробочек волокно и складывали в фартук. Когда фартук разбухал, мы начинали походить на кенгуру. Набрав килограммов семь–восемь, опорожняли фартук в свою кучку. После того как в ней скапливалось килограммов двадцать пять, мы увязывали собранное в тюк из того же фартука, поднимали его на голову и несли к шейпану [11] где стояли весы и была оборудована площадка для сушки хлопка. Приемщик взвешивал тюк и отмечал его вес в списке. За день работы каждый из нас обязан был собрать шестьдесят килограммов. Платили школьникам по 3 копейки за килограмм.
11
Шейпан — специальное строение в каждой бригаде, в котором колхозники могли укрыться от солнца и непогоды, а во время отдыха пообедать, выпить чай, почитать газеты и послушать радио.