Испытание временем
Шрифт:
Снова потянулись нарядные магазины, рестораны, булочные и паштетные… Неужели он обошел весь город и вернулся в центр?.. Что ж, легче переносить вид яств за стеклом, чем открытые столики с кукурузой и селедкой.
А не дать ли волю фантазии, устремиться к этой снеди за стеклами и пожирать ее глазами?.. Отец свидетельствовал как очевидец, что в одном таком случае окружающие наблюдали, как пища на блюдах заметно убывала… Голодный насыщался непостижимыми путями. Вот он погружает зубы в жирную селедку и глотает хлеб большими кусками. Там, где недавно ощущалась тошнота, ложатся пережеванные куски мяса и паштета… Он жадно ест арбуз, облизывается
Когда же этому будет конец: есть! есть! есть! — и ничего другого! Может быть, попросить? Хотя бы только хлеба? Евреи не дадут умереть своему человеку… Как вы думаете, Роза? Что же вы молчите? Осуждаете? Воображение его ослабело, оно не удерживает больше облика девушки. Лицо ее вспыхивает и гаснет, как падающая звезда…
Три копейки! Смешно подумать! Если хорошенько оглядеться, они под ногами найдутся… Пять минут, ни одной секунды больше — и у него будут эти деньги… Внимание! Один взгляд направо, другой налево… Не надо унывать, у него еще три минуты… «Три копейки сюда, три копейки сюда, три копейки скорей!..»
Какие хвастуны эти извозчики! Весь с иголочки, шляпа с пером, едет и знай покрикивает… На козлах еще туда-сюда, не разглядишь, а спустится на землю — чучело гороховое. Разговаривает басом, скупо, больше качает головой и важно поджимает губы… Крикнет кто-нибудь: «Ванько!» — и вся спесь с него слетит…
Удивительный город! Никто здесь, очевидно, не теряет денег. А может быть, прошел уже такой же неудачник и всю монету подобрал?..
Богатые дома с витринами отступили, на свет выползли лачужки, вонючие переулки и темные своды подворотен. В глубине двора по обеим сторонам помойной ямы тянулись двухэтажные коридоры со множеством дверей. Улицы, широкие, пустынные, с развороченной мостовой, упирались в море, стиснутые доком и волнорезом…
Счастье может прийти и через газету. У каждой редакции — он видел — толпятся люди. Мало ли миллионеров разыскивают своих наследников… У вывешенной газеты — толпа, всякий интересуется: не его ли ищут?.. Надо взять себе за правило просматривать газету…
Солнце перекатилось через город и снизилось в степи, на краю горизонта.
Шимшон стоит перед дверьми бильярдной с тайной надеждой найти здесь ночлег. Служитель слушает его, мягко треплет по плечу и рассказывает о своем сыне Ванюшке; руки его дрожат. Он набожно крестится, клянется, что ничем не прогневил бога, не за что его наказывать, лишать единственной радости… Они долго беседуют под треск шаров и резкие выкрики игроков.
Чувство голода исчезло, Шимшону легко и радостно. Он сравнивает служителя с Исухером Броуном и мысленно возвышает христианина над евреем.
В бильярдной зажгли висячую лампу с абажуром, и солнечный диск упал на сукно. В углах застоялся мрак, и суровые тени заходили по стенам. Люди с длинными палками охотились за блестящими шарами, прицеливались в них, точно из ружья, и играли ими, как дети. Шары катились по зеленому полю, словно по траве, мягко ударяясь о борта, ловко вывертывались из-под ударов и тяжело падали в плетеные мешочки.
Ослепленные страстью игроки продолжают свое дело, не замечая, что по столу катятся человеческие головы. Одна из них, — крупная, с жирным лицом Уховского, — смеется, хохочет… Впереди несется другая… Мелькают длинные усы и лукавые
Тихий смех будит его. «Вставайте, — шепчет ему служитель, — ложитесь на стол. Все ушли…» Солнечный диск меркнет, ключ по ту сторону гремит, и кто-то шепчет: «Спите спокойно…» Жесткий сверток багажа кажется необычайно мягким, тело становится невесомым и плавно куда-то скользит.
Ночь унесла горечь ушедшего дня, чувство голода и тоску по счастью. Снова сияет солнце, и снова все впереди… Теперь он не будет больше толкаться по городу — из центра на окраину и обратно. Ни одного шагу лишнего, ни одной минуты зря… Первым делом — к редакции… Благоразумные люди приходят сюда чуть свет. Здесь собралась уже толпа… Все жадно читают объявления, записывают адреса и стремительно уходят… Ничего нового… «На фронте без перемен», «На Старопортофранковской трамвай сошел с рельсов», «На сцене театра Сибирякова ставят «Осенние скрипки», «Требуется мальчик в магазин на выезд…»
«Мальчик на выезд»? Что ж, неплохо, Шимшон согласен… Счастье — везде счастье: он может понравиться хозяевам, его возьмут «в дом», наделят богатством и выдадут за него дочь-красавицу со спокойными, точно заводь, глазами и голосом нежным, как у Розы.
ПОИСКИ СЧАСТЬЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
В темноте сверкнул огонек, и показался сторож с фонарем в руках. Он подозрительно оглядел подводу, возницу и единственного пассажира, некоторое время помедлил и ушел. Близко лязгнули железные затворы, гулко упала массивная цепь, и тяжелые ворота раскрылись. Шимшон сбросил парусиновый балахон и прошел во двор. При слабом свете снующего фонаря он успел заметить клочок мощеной земли, стиснутый каменными строениями, такой же клочок черного неба и крепкий, высокий частокол. Воздух этой крепости был насквозь пропитан запахом кожи, дегтя и плесени.
Его провели по длинному коридору между ларями, напоминавшими гробницы, и дверьми с тяжелыми засовами и замками, как в тюрьме. Лавка с низким потолком и решетчатыми окошечками терялась в лабиринте за скобяным отделением. В этом универсальном магазине, где полки ломились от товара и кипы громоздились за прилавком, торговали всем — от носового платка до оглоблей, от золотых часов до свинцовых белил…
За конторкой сидела хозяйка в белом ситцевом платке со спущенными на грудь краями. На кончике ее толстого носа непрочно держалось пенсне, готовое при первом же движении свалиться.
— Позовите мне Залмана, — вполголоса проговорила она.
Из-за прилавка выскользнула тень и исчезла за дверью. Хозяйка, придерживая пенсне, посмотрела в книгу.
— Ты отпустил Марии Безродной товар без денег? — почти шепотом спросила она вошедшего. — На что ты надеялся?
Высокий, широкоплечий мужчина с атлетической грудью склонился над конторкой, хотел что-то ответить, но, встретив ее холодный, настойчивый взгляд, промолчал.
— В последний раз ты сегодня подходил к конторке…