Истина
Шрифт:
Прошел месяц после развода, она все никак не могла поверить в свое чудесное избавление от пьяницы мужа. Совместная жизнь – это для кого-то, она же хотела быть свободной. И вот она получила эту самую свою свободу. Она много писала. даже бросила курить. Сын уже был взрослый. Как ни хорошо было одной, а замуж все равно надо было. Природа брала свое. Да и нехорошо быть одной, не принято. Она была еще не старуха, мужчины на улице оглядывались. И она написала в брачное агентство, в газету некоему Александру. Через неделю она получила ответ. Александр был не против встретиться. Встреча состоялась. Она повела себя так, словно и не писала, а если писала, то скуки ради. Она была не против
Два серьезных человека – не много ли? Она не стала встречаться. Кроме Олега Викторовича было много других мужчин. Не все было потеряно. И она познакомилась с Григорием из соседнего дома напротив. Григорий выпивал, к тому же нигде не работал. Он приходил каждую неделю и не по одному разу. И однажды пропал. Она месяц ждала, все надеялась, что Григорий объявится. Потом она познакомилась с Олегом. Молодой. 35 лет. Скоро Олег уехал к матери в Пензу, и она опять осталась одна.
Зимой вечерами она не знала куда себя деть, находила такая тоска, хоть плачь… Хорошо сын заходил. Это был праздник. Сын уходил, и она опять оставалась одна. Нехорошо. Кто-нибудь должен быть, с кем словом можно было бы перекинуться, – хотя бы живность какая, собака, кошка. Но она целый день на работе, а собаку надо кормить, выгуливать. Нет, это не подходило. Да и запах был от собаки. Можно было купить попугайчика или аквариум с рыбками. Но за рыбками тоже нужен уход, менять воду… Как-то весной она принесла из леса птенца, нашла. Купила клетку. Теперь она была не одна. Но птица и трех дней не прожила. Свободы, наверное, было мало, а так… зерно, вода – все было. Она завернула птицу в тряпочку и отнесла в лес. Больше она птиц домой не приносила.
Была осень. На детской площадке у дома ребята поймали ящерицу, и она ее выпросила, принесла домой, посадила в банку; потом купила аквариум, насыпала песку, цветной гальки – красиво все оформила. Чтобы ящерице не скучно было, она попросила ребят принести еще одну. Ящерицы за месяц подросли. Они хорошо ели тараканов. И тут на ящерицах появились мелкие красные точки, жучки. Их было много. Ящерицы похудели. Одна умерла. Вторая как-то странно, боком стала бегать, точно парализованная. Уже выпал снег, стало холодно. Придя с работы, она положила полуживую ящерицу в спичечный коробок, вышла на улицу, дошла до сквера, приоткрыла коробку и бросила ее под дерево в надежде, что ящерица на воле выживет. Ящериц она больше не заводила. Хватит смертей. Она все хотела продезинфицировать аквариум, но руки не доходили. Можно было купить крысу. Умное животное. Но она их боялась. На худой конец можно завести сверчка. Опять же эта трескотня. Спала она чутко. Сверчок, крыса… Все это было несерьезно.
Закончив очерк, она встала, вышла из-за стола, подошла к книжному шкафу. На верхней полке среди фарфоровых статуэток животных, она одно время собирала их, стоял портрет мужчины в деревянной рамке под стеклом. Мужчина был в футболке. Мужественное лицо. Лет 30. Фотографию эту она вырезала из газеты. Фотография эта якобы приносила счастье.
– Что смотришь? – обратилась она к фотографии. – Устала я. Час просидела с очерком.
Мужчина на фотографии был похож на Голикова, главного инженера с «Техпрома». Голиков был высокий, солидный мужчина. Какого роста был мужчина на фотографии? Не маленький, наверное, думала она.
– Вот
Но вчера она к фотографии не подходила, некогда было. Фотография – она есть, пить не просит. Стоит себе и стоит.
– Пойду чай поставлю.
Она месяц жила с фотографией и не знала имени мужчины. Нехорошо. Федор – красивое имя. Она не теряла надежды встретить свою настоящую половину. Она все ждала: кажется, не сегодня, так завтра кто-то придет… И все в жизни наладится. Может, этот кто-то уже стоял у дверей…
Ты знаешь, так хочется жить!..
Надо было уже идти, автобус не будет ждать, он пошел в туалет, утром еще хотел; не мог же он уехать, не сходив в туалет – сначала туалет, потом автобус. За стенкой тоже приспичило, кто-то сливал воду. Он тоже уже сходил, сливал воду, разматывал туалетную бумагу.
Вчера было морозно – минус 25, сегодня – минус 17. После обеда – минус 10. Он оделся так, как если бы опять было минус 25, – футболку, тельняшку, свитер. Взял пакет с мусором выбросить и вышел из дома. Генка Орлов приехал. «Ты знаешь, так хочется жить!» – неслось из динамиков из машины.
– Так живи! – не выдержал он. – Кто тебе мешает? Зачем орать?!
Пискнула сигнализация. Генка пошел домой, оглядываясь все. Мусорные баки стояли за пятым домом, за дорогой, недалеко. Какие-то две женщины, одна-то совсем девчонка, или, может, показалось , что девчонка, другая – ей в матери годилась, что-то искали в бытовых отходах – рядом с бачками. Бачков было три. Два полных, с верхом. Один пустой или полупустой, он не смотрел, в него он и бросил пакет, и собака за ним – в бачок. В пакете ничего из съестного не было – очистки от картошки, кожура от банана, туалетная бумага, банка из-под маринованных огурцов «Погребок», обрывки газет, гнилое яблоко…
Ленька-придурок! Ондатровая шапка. Дубленка. Приоделся по случаю выходного дня, сразу-то и не узнать. И, как всегда, с матерью. Мужик, 40 лет, а как пацан – ходил на полусогнутых, точно на пружинах. Тучный, совсем не мужской зад. Ленька как-то одно время здоровался. Он проходил мимо, словно не слышал: Ленька был сам по себе, он сам по себе, какая может быть дружба. Ничего общего. Ленька больше не здоровался, только все косился – мол, зазнался, умник сраный. Я знаю… Что Ленька мог знать, когда он сам не знал.
– Кыш! Пошла! Пошла! – выгонял подросток с совсем не детским лицом – мужик и мужик – кошку из-под «тойоты». Благими, конечно, были намерения подростка, чтобы кошку не задавило.
– Кыш!
Голос грубый, как у пропойцы. Подросток старел на глазах. Он хотел показать «старику» язык, он как-то уже показывал, «старик» не реагировал.
– Кыш!
Кошка выбежала из-под «тойоты» и залезла под только что припарковавшиеся «жигули», под теплый мотор. Старик-подросток то ли подустал, то ли торопился куда, то ли еще что, но из-под «жигулей» не стал прогонять кошку. Точно деньги, блестели пробки из-под пива, начищенные обувью. 10, 20, 30 рублей. Бери – не хочу!
На пересечении улиц Ленина и Крупской Генка что-то рассказывал женщине в розовом пуховике, торопился как всегда, не договаривал, проглатывал слова, путался, можно было только догадываться, что он хотел сказать. Женщина не могла дождаться, когда Генка кончит говорить, чтобы уйти. А Генка все говорил и говорил, наверное, рассказывал что-нибудь о покойнике, больше не о чем ему было говорить: как покойник, так, Генка, помоги могилу выкопать, пихты набрать. Генка больше ничего не умел делать.