Истина
Шрифт:
Андрей Андреевич никак не мог привыкнуть к длинным школьным коридорам, классам… Школа, классы – все это было, прошло. В школе Андрей Андреевич учился, не старался – тройки, четверки.
В коридоре говорило радио. Вечерние новости. За последние сутки под завалами было найдено еще пять человек. Все они находились в крайне тяжелом состоянии, с переломами. В фонд Красного Креста поступило 25 900 литров крови. Кровь сдать можно в каждом населенном пункте. Уже дезактивирована большая часть зараженной площади. Известно имя смертника-террориста, но имя его пока не разглашается в интересах следствия. Были у смертника и пособники. После новостей стало совсем тихо. Галкин приподнял голову с подушки, пробежался глазами по кроватям.
– Я где-то слышал, что взрыв на атомной электростанции равносилен взрыву атомной бомбы, – лег Галкин на спину, заложил руки за голову. – Меня раньше нисколько не интересовало, что делается за рубежом, даже у нас, в стране. Мне было все равно, кто с кем воюет. Сейчас нет. Меня все интересует в этом мире, словно я за все в ответе.
– Потому что твоя жизнь зависит от новостей, – просто объяснил Волосов.
– Может быть, – ответил Галкин.
– Не может быть, а точно. В мире столько накоплено ядерного оружия, что хватит все человечество уничтожить три раза.
– Не три, а пятнадцать, – поправил Волосова Галкин.
Волосов отвернулся. Он был не в настроении, со свидания пришел рано. Молодой человек ворочался, не спал.
– Андрей Андреевич, вы не спите? – спросил Галкин. – Как вы думаете, останется что-нибудь после атомной войны?
Андрей Андреевич много думал над этим, хотя что тут думать: ничего не останется. Может, микроорганизмы какие будут. Андрей Андреевич проснулся рано, больше не мог уснуть, думал о Татьяне, террористе-смертнике… Это надо было решиться на такое. Думал о смерти, хотел, чтобы не мучиться , – разом.
– Вы что, Андрей Андреевич, вчера кричали: война! война! – подал голос Галкин. – Конец.
Андрей Андреевич покраснел. Он не хотел думал о смерти, но как не думать. Это был, наверно тот самый случай , когда бытие определяет сознание.
4
Слухи, что после завтрака домой, подтвердились. Полпервого Андрей Андреевич вышел из школы. Он еще не решил, куда идти: домой или к жене в больницу. Пошел домой, в больницу – потом. Татьяну парализовало, отнялась правая рука, и говорила она с трудом. Дома Андрей Андреевич в первую очередь включил телевизор, сел в кресло. Он хотел одного – покоя, и получил… Кто-то ругался на улице. Андрей Андреевич не смотрел на часы, сколько просидел за телевизором, – час, два… Астал и зачем-то пошел в убежище.
… Татьяна тогда замешкалась, надо было ей на кухню. Свежи были воспоминания… Потом Татьяна никак не могла согреться. Он достал шубу. В убежище действительно было холодно. А где мое розовое платье, спрашивала Татьяна. Платье было с короткими рукавами, не теплое. Татьяна была напугана. Она стояла у окна, когда была вспышка. Татьяна почти ничего не ела. Все думала о плохом, приближала это плохое. Через три дня будем дома, говорил Андрей Андреевич. Он всего на сутки ошибся – через четыре дня… Потом была бессонная ночь. Татьяна совсем занемогла…
Андрей Андреевич вылез из убежища… Он вытаскивал тогда Татьяну, она совсем обессилела.
Черная собака выбежала из дома напротив, и все началось сначала… Татьяна спрашивала розовое платье и все никак не могла согреться. Розовое платье было без рукавов…
Андрей Андреевич зачем-то опять полез в убежище.
Так, одна история
Она хорошо помнила, как залезла в овощную яму, стала перебирать картошку, рядом лежал фонарь. Она не хотела идти на дачу, болела, была с похмелья, но Андрей, муж: «Иди! Устал я один с дачей возиться! Продам, вот тогда узнаешь!» И она пошла. Андрей был человек неплохой, заботливый, но психованный, лучше его было не злить. Раз она запила, неделю не просыхала,
С Андреем она сошлась, когда уже была в годах, 40 лет. Это было второе замужество. С Григорием, первым мужем, она прожила восемь лет. Тихий был, словно не мужик. Она выпивала, был любовник. Григорий все знал, ничего не говорил. Потом ушел. Развод. От Григория была дочь Светка. У Андрея тоже был ребенок, сын. Он платил алименты.
Она год как была на пенсии, нигде не работала. Пенсия небольшая. Она, может быть, и пошла бы работать, она работала продавцом, но места не было. А работать на улице на фруктах у армян она не хотела. Да и Андрей был против работы у армян.
Она перебрала уже ведро картошки, гнили было немного, и стало вдруг плохо, закружилась голова. Лучше не становилось. Голова стала невесомой. И все поплыло – картошка, фонарь… Она ничего не понимала. Она хотела бы понять, но как, если все куда-то уплывало? И это конец. Все кончено. Так быстро и просто. Она хотела бы еще пожить, не готова была на небеса. Это нечестно.
– Андрей, я умираю, – слабым голосом произнесла она и повалилась на картошку.
Больше она ничего не помнила. Потом Андрей рассказывал: он почувствовал что-то неладное, сердце подсказало, полез в яму посмотреть, как идут дела, и вытащил ее, полумертвую, на свежий воздух, сделал массаж сердца и побежал за машиной. Сосед по даче еще рассказывал, как Андрей бегал, кричал, искал машину. Неделю она пролежала в больнице, два дня была в реанимации. Врачи дежурили по ночам. Выкарабкалась. И вот третий день дома. На обед она сварила борщ, картошки нажарила с рыбой. В больнице все каша, каша… Надоело. Она сидела на кухне за столом, устало положив руки на колени, бледная, под глазами синяки. Болезнь не красила. Она была в сиреневой кофте – подарок свекрови, брюках. Невысокого роста. Волосы коротко острижены. Уже была седина. Правый глаз временами дергался на нервной почве. Под нижней губой был шрам. Это она пьяная упала с табуретки. Молодая была – красивая, все говорили. Состарилась. Да и выпить любила.
Скоро должен прийти Андрей с работы. Он работал наладчиком на трикотажной фабрике. Фабрика должна была городу два миллиона рублей. Тяжелым было экономическое положение на фабрике… Не было заказов. Месяц рабочим не выплачивалась зарплата. На горно-обогатительном комбинате также задерживалась зарплата. По всей стране такое было. Закрывались предприятия. Фабрика еще работала, держалась на плаву. На фабрике для рабочих был открыт буфет, и по записи, в счет зарплаты, можно было купить консервы, сахар… Андрей всегда что-нибудь с работы приносил из продуктов, редко приходил с пустыми руками. Андрей мужик был хозяйственный, по дому делал много. С ним можно было жить. Андрей пришел с работы ровно полшестого. Он молча прошел на кухню, молча достал из сумки банку консервированных помидоров. Андрей был не в настроении. Значит, на работе что-то не ладилось.
Андрей был чуть выше среднего роста, крепкого сложения. Большой нос. Сердитый, насупленный взгляд из-под нависших черных бровей. Волос на голове было мало, да и те редкие. Андрей прошел в ванную, умылся, переоделся в чистое.
– Денег не дают, – уже за столом наконец заговорил он. – Обещали на той неделе еще – и ничего. Начальник тоже молчит. Никому ничего не надо.
– Жизнь, Андрей, такая, – собирала она на стол.
– … Жизнь – она такая! Не надо было перестройку делать. Жили раньше, и деньги были. Съездить можно было куда-нибудь , отдохнуть.