Истина
Шрифт:
Прошло уже лет 5-6, как Верки не стало, Генка, наверное, и ее, не наверное, а точно, предал земле, он никак не мог поверить: кажется, вчера еще Верка ходила собирала фантики.
– Мяу, – кошка подошла к двери, подняла хвост.
Он открыл в подъезде дверь, пустил кошку. Кошка даже не оглянулась, никакой благодарности.
Верка была роста чуть выше среднего. Не бомба какая-нибудь под 100 кг – с фигурой. И ничего-то ей не надо было – ни дорогих шуб, ни денег… Были бы только фантики. Фантики она любила, спрашивала у продавцов в магазинах, на вокзале рылась в урнах, искала фантики, коробочки. Когда она ходила с матерью, когда одна. Мать ее была совсем больная. И под Новый год мать слегла, может простыла, загрипповала. Верка уже больше не ходила, не искала фантики, сидели с матерью дома. Соседи забеспокоились. Приехала полиция, сломала дверь… Мать лежала на кровати, Верка – рядом на полу, подобрав колени. Позвони соседи в полицию на день раньше – Верка была бы еще жива.
Никто уже больше не заглядывал в урны на вокзале, не спрашивал, не искал фантики.
– Кх-кх…
– Кх!..
Женщина, поравнявшись:
– Кх!..
«Неужели нельзя, – не понимал он, – пройти, а потом уж кашлять, обязательно надо подойти…
Автобус пришел. Только он сел в автобус, как повалил снег, температура воздуха поднялась
Туфли
На кроссовки страшно было смотреть, весь верх порвался. Клеенка. Синтетика. Получка 20-го числа, через неделю. Надо было в чем-то ходить, он достал из шкафа в прихожей серую с желтой полоской коробку – туфли. Хорошие туфли, без шнурков, на резинке. Натуральная кожа. Черные. Он покупал их, они стоили полторы тысячи рублей, сейчас, в связи с инфляцией, падением рубля, – тысячи 3, если не больше. Он покупал их, когда работал еще у газовиков, лет восемь прошло. Потом он уехал в Кизловку, Тамбовская область, к родителям, устроился там на щебеночный завод слесарем. Летом еще ничего, можно работать, был спрос на щебенку, платили неплохо, зимой же завод закрывался. Он, как и многие с завода, перебивался случайными заработками, кому крышу починить, дров напилить. Был леспромхоз, но там своих хватало, на работу не брали… Он, может, год туфли носил, а так все в кроссовках. В кроссовках оно как-то было удобней. Да и куда в туфлях было ходить, а кроссовки – она и рабочая, и выходная обувь, два в одном. Тут племянник в прошлом году собрался жениться, он думал туфли надеть на свадьбу, но свадьбу сыграли зимой. Туфли не пригодились, так и лежали в шкафу, правда раз он достал их, почистил и обратно положил. Потом еще хотел одеть на Первомай, но пошел почему-то в кроссовках, кроссовки тогда были ничего, не рваные. С костюмом была похожая история, что и с туфлями, он забыл, когда и надевал. Хороший костюм. Серый, в крупную клетку. Производство – Германия. 45% шерсть, 55% полиэстер. Костюм не новый, как и туфли, но так еще ничего, смотрелся, на выход надеть не стыдно. Был еще джемпер, шерсть. Подарок брата на день рождения. Рубашка – чистый хлопок. Два галстука. Один – черный с мелкими цветками; другой – темно-синий. Было что надеть, он все ходил в коричневых вельветовых джинсах, футболке, куртке и полуразвалившихся кроссовках. Он уж забыл, когда последний раз надевал костюм – он тогда еще работал у газовиков. И больше не надевал. Как-то сразу он перешел на футболку, словно кто наложил табу на костюм, сказал: поносил – и хватит. В футболке оно как-то было проще и не так затратно. Он представил, как в костюме, начищенной до блеска обуви выходит из дома: начальник – и только. Женщины на улице: «Кто такой?» Рабочий щебеночного завода, перебивающийся случайным заработком, не в состоянии купить кроссовки. Ребенком, мать рассказывала, он строил все из кубиков дома, хотел стать архитектором.
Он открыл шкаф, взял внизу обувной крем, щетку, почистил туфли. «Посмотри, какие мы хорошие, как новые, – говорила, кажется, обувь. – Надень. Ну хоть примерь. Ноге будет удобно». Он пошел в комнату, достал из платяного шкафа костюм, рубашку, переоделся, встал перед зеркалом в прихожей, повел плечами, как бы проверяя – не жмет? Но он нисколько не поправился, постарел только. Он хотел вспомнить, когда последний раз надевал костюм, по какому случаю – кажется, это было давно – он тогда работал у газовиков.
Было чувство, словно он куда-то ходил, ездил, без разницы: ходил, ездил – и вот пришел, приехал, только обувь снял… Он зачем-то сунул ногу в туфлю, действительно ноге было удобно, и опять как будто собрался куда; снял обувь, теперь опять пришел-приехал, хотя из дома не выходил. Он переоделся, надел футболку.
Три дня
Она три дня не выходила из дома , болела. Зимой не болела , а летом простудилась. В году два, три раза она , обязательно, болела. Без этого, вроде как, было нельзя. Таков порядок. И не ею он был заведен. А началось все с пятницы, после обеда. Зазнобило, появилась температура. Похоже-грипп, а может , простуда. Она легла раньше обычного, в восьмом часу, в надежде , что завтра все пройдет. Но ничего из этого не получилось: все также ломило тело, першило в горле и ничего не хотелось делать, только-лежать. В 11 часу она встала, умылась, привела себя в порядок, зачем-то одела новое голубое платье, подарок снохи и прошла на кухню. Есть не хотелось. Но она все же выпила чай с лимоном с печеньем и опять легла. Встала в три часа. Чуть полегчало. Она одела халат, голубое платье повесила в шкаф, включила телевизор. Шел фильм «Фикс приходит на рассвете». Фикс-большая человекообразная обезьяна, самец. Обезьяна нападала на людей, – не щадила ни стариков, ни детей. Она мстила людям за свой вымерший род. Нападала она утром. И никто ее поймать не мог. Появлялась она всегда неожиданно. Как-то Фикс в поисках своей очередной жертвы забрел на ферму. Руфь , дочь фермера, собирала цветы. И Фикс влюбился, затосковал. Он стал часто бывать на ферме. Фермер его скоро выследил и выкопал напротив двери большую яму, закидал ее ветками, замаскировал. Фикс угодил в яму. Был суд. Фикс был приговорен к пожизненому заключению. Фильм был не плохо поставлен, но-пустой. Она легла на диван, с час пролежала, поужинала, аппетита совсем не было, и опять легла. Болезнь прогрессировала, улучшение не наступало. Она еще пила чай с лимоном и в девять часов легла спать. Она никак не могла согреться, согревшись, уснула. Ночью она два раза просыпалась: все также было не хорошо, першило в горле. Встала она в 10 часов утра, выпила чай, включила телевизор, смотреть не стала, подошла к окну. Она не знала, чем себя занять. Лежать надоело. Убираться, стирать. . – здоровья не было. Все шло своим чередом: люди на улице сновали. . у всех – дела. В этой жизни надо было крутиться, работать. Она свое отработала, была на пенсии. Не надо было рано вставать, идти на работу. Все в прошлом. Работала она сварщиком. Она не любила свою профессию. Если бы можно было начать все с начала, она ни за что бы не пошла работать сварщиком. Во-первых, вредно… и профессия мужская. Она выключила телевизор , принесла из спальни подушку, бросила на диван, легла: болеть, – так болеть. Потянуло на сон, была легкая дремота. Проснулась она во втором часу, включила телевизор. За телевизором она провела около часу, потом пила чай с лимоном и опять лежала. А день все никак не кончался. Вчера день прошел незаметно, она весь день проспала, пролежала. Но сегодня не лежалось. Она все равно лежала. Может, бодрствование-к выздоровлению. Хотелось верить. Вечером опять зазнобило, она не могла в кровати согреться. Уснула она сразу, словно провалилась куда. Ночью она просыпалась:
Теракт
1
«Внимание! Внимание! Говорит штаб гражданской обороны, – хрипело радио. – В 12 часов дня в Сурже был совершен теракт с применением радиоактивных элементов. В городе возникла радиационная опасность!..»
И в поселке Липатово, в 90 км от Суржи, все осветило, был толчок. Тепловозы на станции несмело затянули скорбную песнь. И скоро это был один мощный, лавинообразный, сметающий все на своем пути гудок. И от него не спрятаться, не скрыться: он настигал везде. Запоздало слабым завыванием давала знать о себе швейная фабрика. Никто не хотел молчать. «… В укрытие. Используйте для этого подвалы, ямы и просто жилые помещения. Проследите, чтобы плотно были закрыты окна, двери; заделайте все щели. Выход из убежища и укрытий разрешается только по сигналу. Категорически запрещается на зараженной местности поднимать пыль, прикасаться к окружающим предметам, курить, употреблять пищу и воду. Перед входом в помещение необходимо произвести частичную дезактивацию одежды и обуви. Для этого ее вытряхивают, чистят щеткой, веником или выколачивают палкой. Следите, чтобы пыль не попадала на кожу. Обувь обмывают водой или протирают влажной тряпкой. Помните: от ваших действий зависит ваша жизнь и жизнь многих людей. Граждане, будьте осторожны! Будьте внимательны! Внимание! Внимание! Говорит штаб гражданской обороны. В 12 часов дня в Луже был совершен теракт с применением радиоактивных элементов. В городе возникла радиационная опасность… »
Для Ефимова Андрея Андреевича, в прошлом кандидата технических наук – Андрей Андреевич вот уж десять лет наукой не занимался, работал статистом в «Госстрахе», – теракт не был неожиданностью: было где схорониться, как учило радио. Правда, убежище только на две трети было готово, но все-таки лучше, чем ничего. Строиться Андрей Андреевич начал в прошлом году, проштудировал массу литературы по гражданской обороне и скоро проникся сознанием важности своего стратегического объекта, как он называл убежище. Время было неспокойное – диверсии, теракты.
– Татьяна, давай скорей! – кричал, торопил Андрей Андреевич жену. – Зачем пошла на кухню? Чего там?! Дыши через платок, как я! Брать с собой ничего не надо! Как только уровень радиации спадет, мы вернемся домой. Через три дня будем дома.
Про три дня Андрей Андреевич говорил, чтобы успокоить жену. Убежище было рядом, за баней.
– Татьяна, скорей! – стоял Андрей Андреевич у люка убежища. Ревели станция с фабрикой. На улице – никого. Березовая роща за станцией присмирела. Небо – перистые облака. Дорога… Черная собака с вислыми ушами, дворняга. Собака не бежала, скользила, точно заводная игрушка. Андрей Андреевич ни разу не видел, чтобы так бегала собака. Что-то зловещее было в ее скольжении. Что-то здесь было не то, собака неспроста. Все в этом мире имеет свою заданность, пылинка не сядет просто так.
– Осторожно. Лестница, – помогал Андрей Андреевич жене спускаться в убежище.
– Как здесь темно! – ужаснулась Татьяна.
– Ты хочешь, чтобы висела люстра в 500 ватт? Садитесь, мадмуазель, в кресло и ничего не бойтесь, – Андрей Андреевич включил свет, закрыл люк.
Это была небольшая комната. Шкаф, кровать, стол, диван. В конце комнаты – две двери: слева «Склад», справа – «Подстанция». Строя убежище, Андрей Андреевич много раз представлял себе как все будет: примерно так оно и было – яркая вспышка, ударная волна…
– А здесь, Андрей, ничего.
Татьяна сидела в кресле, безжизненно опустив руки.
– Я все-таки старался, хотел, чтобы все было хорошо. Конечно, не все получилось
Андрей Андреевич стоял около жены, точно страж.
– А я тебя ругала: зачем копаешь? Я до сих пор не могу прийти в себя… Этот шум, вой. Ты слышишь?
– Здесь тихо.
Андрей Андреевич хотел рассказать жене про заводную черную собаку, но не стал расстраивать, Татьяна и так была не в себе.
– Андрей, у меня после этой вспышки такое ощущение, словно меня ударили по голове… – говорила Татьяна и все что-то искала, шарила глазами. – А что у тебя за колесо в углу?
– Вентиляция, для фильтрации воздуха.
Татьяна ничего не ответила. Тревожным оставался ее взгляд.
Андрей Андреевич учился с Татьяной в одной школе. Она была бойкая. Лицо в веснушках. Андрей Андреевич был на два года старше Татьяны, высокий, с круглыми совиными глазами. После армии Андрей Андреевич окончил подготовительные курсы, сдал экзамены в институт. Татьяна работала в ателье. Похорошела. Невеста. Андрей Андреевич стал с Татьяной встречаться. Год ходил. Женился. Учеба, работа – Андрей Андреевич перевелся на заочное отделение – отнимали много времени. Татьяна обижалась: все одна, уезжала к матери, приезжала, не разговаривала, мирилась. Шли годы – детей не было. Татьяна все никак не могла поверить в свое бесплодие, плакала, читала или смотрела телевизор – и в слезы, опять смотрела телевизор. Обоим уже было за сорок. Татьяна уже не бегала больше к родителям: ушло то время.