Источник

Миченер Джеймс Элберт

Успокоив лошадей, Абд Умар вернулся в голову колонны. Возглавляя вереницу верблюдов, он слушал мягкое хлюпанье ног какого-то огромного животного, когда оно вытаскивало их из грязи и снова утопало в ней. Предводитель арабов в первый раз стал присматриваться к этой странной земле, по которой вел своих воинов: он видел незнакомых ему птиц, водяных крыс, заросли тростника с пушистыми верхушками, удивительную цаплю, которая, как статуя, стояла по колено в воде, дожидаясь, пока ее неспешно минуют верблюды, после чего неуклюже поднялась в воздух и стала лениво описывать круги, словно поднимаясь по невидимой винтовой лестнице.

Человека пустыни этот болотистый край просто пугал, и на мгновение Абд Умар испытал неудержимое желание покинуть эти места. Ему хотелось быть

вместе с Абу Зейдом на той вершине, штурмовать такой город, как Цфат, в неистовстве пожаров и резни предавая смерти его защитников. Но больше всего он тосковал по пустыне, этой чистой и бескрайней обители души. Пробираясь сквозь болото, он вспоминал то время, когда в одиночестве вел остатки каравана в Медину; его спутники остались в Дамаске. Вместе с другим караваном он шел до того места, где на запад, к Иерусалиму, ответвлялась другая дорога, и, расставшись с попутчиками, он шел девять дней, не встречая ни людей, ни животных и вообще ни следа человеческого существования. Ему запомнилось это путешествие, когда он пересекал сердце пустыни, где человек чувствует присутствие Бога. Сделав над собой усилие, он подавил бессмысленное желание оказаться рядом с Абу Зейдом в пылающем Цфате, но не мог справиться с инстинктивным отвращением к этому болоту и окружающим его лесам. Он подгонял отряд, надеясь поскорее покинуть это зловещее место, но его верблюды не могли убыстрять шаг, потому что в болоте вязли их неуклюжие копыта, и, полный нетерпения, Абд Умар думал: верблюды хороши в пустыне, но тут от них нет толку.

Он занял место в хвосте колонны, подгоняя животных, и это дало ему возможность на ходу перебирать в памяти те радикальные перемены, которые разрушили всю его прежнюю жизнь. «До тридцати лет мне были нужны лишь две главные вещи». Он имел в виду воду и финики, единственное, что должен иметь при себе подлинный всадник пустыни, потому что с ними, да при хорошем верблюде, он может практически независимо существовать в песках. Как-то ему пришлось провести со своими людьми в песках девятнадцать дней, имея при себе лишь воду и финики, но и к концу их, когда другой пищи было вдоволь, он продолжал есть мало и всегда кончал трапезу горсточкой черных фиников.

Черных. Он подумал о своей неизвестной матери, а потом о священном камне в самом сердце Мекки – этом небольшом осколке красноватой скалы, освященном Пророком и именовавшемся черным камнем. Когда Магомет умер, Абд Умар совершил паломничество к Каабе и семь раз обошел вокруг великого камня, шепча: «Бог Каабы, будь свидетелем, что я пришел к Тебе, и не обвиняй меня, что, мол, ты не приходил к Моей Каабе, Абд Умар, потому что Ты сейчас видишь меня, смиренного человека, стоящего в тени Твоего камня. Прости меня. Прости еврея Бен Хадада. Ибо Ты видишь, что я совершил паломничество к тебе». Но когда он вспоминал тот зловещий черный камень, перед его глазами стояла черная мутная вода болота, не похожая на сладкую темную воду, известную ему. Все тут было чужое, и на долю мгновения перед ним предстала картина будущего, в которой, как говорил Магомет, смешались и черный, и другие цвета, – но она была настолько беглой, что Абд Умар не смог понять послание, которое нес с собой этот день.

Он рванулся вперед, надеясь, что его отряд вот-вот выберется из этих болотистых мест, и, когда деревья, эти угрожающие символы чужой и незнакомой земли, стали смыкаться перед ним, он пообещал себе: если мы одержим победу над этой землей, я тут же прикажу все их вырубить. Человеку нужны открытые пространства. И снова он затосковал о пустыне, где человек видит все и перед собой, и сзади.

– В этом мире есть только два стоящих дерева, – пробормотал он про себя. – Оливки и финиковые пальмы. – Деревья его подавляли, и, когда из их крон выпархивали птицы, пугая лошадей и удивляя всадников, это было еще одним доводом в пользу их уничтожения. – Сегодня я хочу спать там, где нет деревьев, – дал он указание своему лейтенанту, когда они остановились, чтобы дать отдых верблюдам. Эти неторопливые и медлительные животные, напившись утром в Табарии, смотрели на болотную воду с отвращением, но лошади пили

ее, испуганно вздрагивая, когда мимо них прыгали лягушки.

«Ла иль аль Аллах, – тихо повторял про себя Абд Умар, прикидывая, как им пересечь болото. – Нет Бога, кроме Аллаха». Таково было поучение Магомета, восхищавшее Абд Умара, столь же поэтичное, сколь и мудрое, и оно воплощало в себе все, во что ныне верил Абд Умар. И, двигаясь вдоль последнего участка раскинувшегося болота, он автоматически повторял эту формулу, не сомневаясь, что она защитит его от всех опасностей леса. Это было что-то вроде гипноза, когда, постоянно думая о словах Магомета, он вел своих людей вдоль последнего изгиба тропы к тому месту, где кончается темная болотная топь, где нет больше ни змей, ни лягушек; наконец он увидел перед собой твердую землю, откуда открывался путь к Макору, и мятущиеся мысли, которые посещали его во время перехода через болото, обрели твердую форму.

Как и для большинства ранних последователей Магомета, религия Пророка была для Абд Умара всего лишь истолкованием его личного общения с Магометом – никто не мог приблизиться к этому харизматическому вождю, слуге Бога, без того, чтобы признать его главенство, – но было и много рассуждений на тему, что будет, когда он умрет; и Абд Умар был среди тех, кто считал, что движение рухнет. Он никогда не мог забыть тот мрачный день, когда Пророк в самом деле скончался. Он плакал, как ребенок, поскольку его мир рассыпался в прах, но старый Абу Бакр вышел из погребального шатра, принеся с собой слова, которые позволили жизни продолжиться:

– Те из вас, кто почитали Магомета, должны знать, что он мертв, как и любой человек, но те из вас, кто почитали Бога, знают, что он живет вечно.

И эта вера в неизменность существования Бога дала таким арабам, как Абд Умар, силу идти вперед.

– Я никогда не вернусь в пустыню, – шептал он, покидая болото. – Сегодня мы возьмем Макор, а немного погодя Акку, а там я возьму корабль и поплыву к островам и королевствам… я, который никогда не видел моря.

Он видел перед собой лишь общие очертания той великой задачи, в которую был вовлечен: распространение арабской религии по всему миру. Прощаясь с болотом, которое пугало его верблюдов и лошадей, он в той же мере прощался и с пустыней, где его кони и верблюды уверенно шли к бескрайним горизонтам.

– Я больше не увижу пустыни, – сказал он, смиряясь с решением Бога. – Ла иль аль Аллах, – произнес он, ибо, если Бог един и Он ведает всем, лучше всего соглашаться с Его приказами. Если Бог провел раба-полунегра через это опасное болото и меж деревьев, значит, у Него есть право указывать, куда рабу идти дальше.

«Увижу ли я когда-нибудь снова своих жен?» – подумал Абд Умар, видя перед мысленным взором тех женщин, которые с его детьми всегда оставались в Медине. Как и Магомет, он был женат на черной женщине из Эфиопии и любил ее, но под его защитой были и дочь Сулеймана, и сестра Халеда Йезда, воина. А вдруг они каким-то таинственным образом смогут последовать за ним через все моря – и босиком, с детьми, цепляющимися за их юбки, найти его в каком-нибудь неизвестном городе?

Впереди тянулась Дамасская дорога, и разведчики, которые, оседлав верблюдов, умчались вперед, закричали издали, что все в порядке. Как раз за этим лесистым холмом и должен лежать Макор. Тяжелый переход через болото прошел успешно, и бой, если ему вообще суждено быть, займет лишь несколько минут.

– Ла иль аль Аллах, – пробормотал Абд Умар, оседлывая своего верблюда и проверяя лошадей. Но, едва только ступив на эту самую древнюю из дорог, по которой в эти места всегда вторгались захватчики, и почувствовав под ногами ее плотность, он обрел уверенность и лишь бегло вспомнил пришедшее к нему озарение, что лежащие впереди далекие годы будут полны одиночества и пройдут в сражениях и битвах: «Когда мы возьмем город, я бы хотел найти красивую девушку-рабыню… или, может, молодую вдову». Эта запоздавшая мысль пришла к нему в голову потому, что Магомет сам имел одиннадцать жен, десять из которых были вдовами, но мало у кого в Аравии была более счастливая семейная жизнь, чем у Пророка.