Исток
Шрифт:
Мягкие ладони гетеры прикоснулись к плечам Феофилакта, скользнули по животу, задержались на бёдрах, и протоспафарий вдруг почувствовал, как все земные дела и заботы уносятся прочь, а душа его воспаряет к неземному блаженству.
Сильной рукой он привлёк к себе Анастасию, и она покорно прильнула к нему, обволакивая облаком дорогих благовоний.
Из дома гетеры Феофилакт вышел лишь поздно вечером, когда Город обезлюдел,
Отпустив поводья, Феофилакт предоставил своему коню самому избирать путь. Ему было всё равно, куда ехать.
Феофилакт был растерян и отчаянно весел. Впервые за много последних лет он испытал желание петь. И обязательно запел бы во всю глотку, если бы не городские стражники. Они, пожалуй, в темноте могут принять его за пьянчужку и, чего доброго, высекут на месте.
В доме Анастасии Феофилакт помолодел на четверть века.
И дело было даже не в искусстве любви, в котором Анастасии не было равных. Домашняя прислуга за годы вдовства Феофилакта научилась ублажать своего хозяина самыми изысканными любовными ухищрениями. Но это были лишь ухищрения. А гетера подарила ему любовь.
Впервые за последние двадцать пять лет Феофилакт почувствовал себя любимым мужчиной.
Всё, что ни совершает в жизни мужчина, он совершает ради одной-единственной женщины, что бы он ни говорил себе... И, если у мужчины нет любимой женщины, все его победы и достижения меркнут. Даже богатство, даже власть теряют большую часть своей прелести, если нет женщины, которая одна только и способна оценить по достоинству успехи своего возлюбленного.
Ах, Анастасия!..
Что же нам с тобой делать?!
Феофилакта не мучила ревность.
Красивая женщина и не могла и не должна жить без мужчин. Если Анастасия делала это явно, другие совершали втайне — вот и все отличия. Так что ревновать женщину к её прошлому — глупо... Ревновать можно лишь к настоящему.
Прошлого уже нет.
Настоящее неуловимо.
Будущее туманно.
А ведь некоторые отцы церкви почитают женитьбу на гетере вполне богоугодным делом, и за это отпускаются многие грехи.
«Не совершить ли мне богоугодное дело?..» — подумал Феофилакт.
Гетера Пелагия, обращённая в христианство проповедями епископа Нонна в Александрии, сделалась святой. Правда, она отказалась от нормальной жизни и стала отшельницей в Иерусалиме. Но зачем же бросаться из крайности в крайность — из разврата в святость?
Достаточно было бы уже того, чтобы Анастасия оставила своё сомнительное ремесло.
Не каждой же женщине становиться святой?!
Поскольку пострижение происходило в пятницу, в монашестве Елене дали имя Параскева — Приуготовление, чтобы даже оно всю жизнь напоминало инокине о приуготовлении к крестным страданиям...
Ей не было позволено ни проститься с отцом,
Немедленно после спешного совершения обряда пострижения молодую монахиню Параскеву на закрытых от посторонних взглядов носилках доставили в императорскую гавань Буколеон, где уже был приготовлен к отходу большой императорский дромон.
Едва носилки с Параскевой внесли на дромон, с причала бросили на палубу толстые канаты, ударили по воде мощные вёсла, корабль плавно качнулся и отошёл от мраморной причальной стенки.
Спустя несколько минут вдоль высоких бортов заплескалась и заструилась зеленоватая вода Босфора.
Черница Параскева покорно сидела у борта, глядела на удаляющиеся стены Константинополя и навеки прощалась с ними.
Когда корабль вышел из Босфора в море, ветер наполнил паруса и гребцы сложили свои вёсла, к молодой чернице подошёл капитан.
— Твой батюшка — протоспафарий Феофилакт? — негромко уточнил капитан. — А ты — Елена?
— Отныне — инокиня Параскева. А вы знаете моего батюшку?
— Моё имя — Аристарх. Мы с протоспафарием Феофилактом не раз ходили и на Дунай, и в Херсонес, и к хазарам...
— Немедленно прекратите разговоры, — властно потребовала сестра Феофания, сидевшая рядом.
Злилась она потому, что какую-то черницу Параскеву в императорскую гавань Буколеон несли на носилках дюжие рабы, а сестра Феофания вынуждена была бежать за ними. И долго ещё, взойдя на высокую палубу дромона, она не могла отдышаться.
— Почему? — удивился Аристарх.
— Василиссой Феодорой велено не позволять никому вступать в беседы с сестрой Параскевой.
— На этом корабле командую я, — сухо напомнил монахине Аристарх. — И буду делать то, что сочту нужным.
— Рано или поздно всякий корабль возвращается в гавань, капитан сходит на берег и ему приходится держать ответ за нарушение повеления её величества василиссы Феодоры, — едко заметила монахиня. — Язык карают вместе с головой...
Елена увидела, как глаза капитана на мгновение потемнели от гнева, но он тотчас же взял себя в руки, почтительно склонил голову перед сварливой монахиней.
— Вы позволите узнать ваше имя, досточтимая дева? — любезно улыбнулся зловредной монахине Аристарх.
— Сестра Феофания.
— Прекрасное имя! Не гневайся на меня, сестра Феофания, ведь я всего лишь желал пригласить и тебя, и дочь моего доброго знакомого разделить со мной вечернюю трапезу. Окажите мне честь, пожалуйте в мою каюту отужинать чем Бог послал...
Сестра Феофания заколебалась.
— Пища у нас на корабле отнюдь не скоромная... А подкрепиться перед дальней дорогой всякому полезно. Не приведи Господи, поднимется сильный ветер, и бывалому моряку несладко придётся, а уж вам и подавно аппетит отобьёт, — пообещал капитан. — Ветры всегда дуют не так, как того хотелось бы корабельщикам.