Истории для кино
Шрифт:
Всем гражданам-одесситам, кто изъявит желание сходить в театр или какое другое культурное заведение, гарантирую безопасность туда и обратно. Япончик.
И, лично подтверждая свою гарантию, Мишка в окружении бандитской свиты сидит в первом ряду наполненного зрителями зала одесской Оперы.
Еще не поднят знаменитый занавес, но здесь уже все как в прежние мирные времена. Поблескивает позолота на многочисленных скульптурных украшениях. Оркестранты в крахмальных манишках настраивают инструменты.
Достав золотые часы из жилетного кармана, Мишка открывает их крышку – при этом часы издают нежную мелодию – смотрит на циферблат и что-то шепчет сидящему рядом громиле. Тот понимающе кивает в ответ.
А за кулисами Лёдя в брюках и манишке на голое тело гримируется перед зеркалом, сидя спиной к окну, возле которого висит на крючке его фрак. Загримировавшись, Лёдя поворачивается за фраком, но крючок пуст. Лишь покачивается створка приоткрытого окна.
В гримерную заглядывает громила-адъютант Мишки.
– Я дико извиняюсь, господин артист, но Михайло Соломонович интересуются, или вы собираетесь начинать искусство?
– Искусство? Как? Вот так? – Лёдя гневно показывает на себя – полураздетого.
– А шо? – не понимает громила.
– Шо, шо! Фрак у меня свистнули!
– Так бы и сказали…
Громила удаляется. В зале он подходит к нетерпеливо поглядывающему на часы Япончику и шепчет что-то ему на ухо. Глаза Мишки расширяются, а кулак, наоборот, сжимается. И он грозит этим кулаком громиле, отдавая какой-то краткий приказ.
В гримерной администратор, утирая платком вспотевшую лысину, мечется перед полуголым Лёдей.
– А я так радовался: за столько времени – полный зал! Что же делать? Может, послать за моим фраком?
– И надеть его на меня? У публики случится инфаркт. От смеха!
– А может быть, выйдете прямо в своем?
Лёдя тычет в лежащие на диване солдатские штаны и потертый пиджачок:
– И в этом… своем… я буду петь арию графа?
Администратор в полном отчаянии еще сильнее трет платком потную лысину.
В дверь просовывается голова шпаненка с огромным фингалом под глазом.
– Я могу видеть артиста господина Утесова? – сипло интересуется он.
Лёдя, несмотря на драматизм ситуации, усмехается, глядя на его фингал:
– Ну, если ты вообще что-то можешь видеть, так Утесов – это я.
Шпаненок свистит кому-то за дверь. И Лёдя с администратором изумленно наблюдают, как банда оборванных пацанов вносит различные фраки и развешивает-раскладывает их по всей гримерной.
– Что… это? – недоумевает Лёдя.
– Ну, если вы можете что-то видеть, – отплачивает ему за насмешку шпаненок с фингалом, – так это фраки. Семнадцать штук.
– Зачем мне семнадцать фраков?
– А я знаю, который – ваш? Это весь улов за сегодня – ищите…
Лёдя, быстро перебирая фраки, находит свой.
– Ну спасибо! – Он косится на фингал пацана. – А это – в темноте наткнулся на фонарь?
– Нет, фонари я вижу хорошо, – с достоинством отвечает шпаненок. – А это мне объяснили, что грабить артистов некрасиво!
На сцене разворачивается зрелище,
Япончик и его братва в первом ряду веселятся и хлопают. Да и вся вполне приличная театральная публика аплодирует Лёде.
Такое это было время – разгул анархии и бандитизма. В городе еще толком не обосновались войска – ни красные, ни белые, и на домах еще не были расклеены прокламации о борьбе с бандитами и расстреле мародеров на месте.
Армия Мишки Япончика – не десятки, не сотни, а тысячи уркаганов – практически правила городом. У них даже был свой «моральный кодекс»: врачей и артистов не трогать – или, как они сами выражались, «не калечить».
Япончик все-таки сколотил свой полк и отправился с ним на фронт против петлюровцев. Но не приученные к воинской дисциплине и лишенные революционного духа борцов за счастье трудового народа бандюганы Япончика после первых же боев массово дезертировали. Говорят, что Мишка, чтобы не растерять окончательно свою армию, потребовал у коменданта станции Вознесенск вагоны для отправки своих хлопцев домой в Одессу, но у них с комендантом вышел горячий спор, и комендант успел выхватить свой револьвер первым…
Есть и другие версии гибели небесталанного человека и бандита Мишки Япончика. Но, так или иначе, ясно одно: время его власти и его жизни прошло окончательно и бесповоротно.
А в город пришли красные.
Усталый после концерта Лёдя возвращается домой, снимает в прихожей калоши, вешает пальто, направляется в комнату и застывает на ее пороге.
Вся семья сидит за столом, накрытым праздничной скатертью и уставленным праздничной посудой. И хотя на расписных тарелках лишь вареная картошка и кусочки селедки, в доме – явный праздник. Папа Иосиф радостно сообщает: