Истории для кино
Шрифт:
– Проходите, раздевайтесь, пожалуйста! – приглашает хозяйка.
– Запаздываете, – укоряет хозяин, – все уж собрались!
Судя по голосам, доносящимся из комнаты, веселье в разгаре.
– Идите, пожалуйста, к гостям, – говорит Гутман, – не беспокойтесь, мы же свои…
Хозяева уходят в комнату. Гутман помогает жене снять шубу и заглядывает в щелочку двери.
– О, Луначарский уже всех учит и воспитывает…
– Кто это – Луначарский? – интересуется Лёдя.
– Ничего себе вопрос труженика искусства! Луначарский – нарком просвещения.
– Он?! – изумляется Лёдя. – Конечно, знаю! Но я не
– А тут еще и Всеволод Мейерхольд, – продолжает глядеть в щелку Гутман.
– И Мейерхольда, конечно, знаю! Говорят, его театр ни на что не похож…
В глазах у Гутмана снова пляшут веселые чертики:
– Лёдя, ты будешь режиссером из Лондона! Сева – англоман и помешан на английском театре!
– Но я не знаю английского языка…
– Зато у тебя практически английский френч!
Лёдя пытается еще что-то возразить, но Гутман подхватывает под руки его и жену и входит в комнату, где стоит наряженная елка. Гости здороваются. В ответ – гул приветствий. Гутман объявляет, что у него сюрприз: приехал к нему из Англии режиссер Лайонел Уотс, и он его сразу – сюда в гости.
Гутман подталкивает Лёдю, и тому не остается ничего иного, как поздороваться. Лёдя с трудом выдавливает что-то вроде «гуд морнинг». Среди гостей – некоторое замешательство. Гутман выкручивается, объясняя, что Лайонел Уотс только что прибыл из Лондона и еще путается во времени, а хотел он сказать «гуд ивнинг», конечно, «ивнинг».
Луначарский выдает Лёде длинную приветственную фразу на английском. Лёдя церемонно кланяется. Гутман быстренько изолирует его от Луначарского, усаживая рядом с Мейерхольдом. И великий экспериментатор театра начинает без церемоний:
– У меня давно зреет идея сотрудничества с английским театром. Как вы относитесь к этой мысли?
Лёдя светски кивает, изображая непонимание.
– Ну, как бы это сказать, – пытается объяснить Мейерхольд. – Ну, сотрудничество, дружба… Фрэндшип!
– О, фрэндшип! – оживляется Лёдя. – Йес!
– Йес, йес! – радуется Мейрехольд. – Так вот, я предлагаю…
Но тут, по счастью, вмешивается Луначарский:
– Всеволод Эмильевич, позвольте все-таки мне закончить свою мысль!
Он с жаром излагает начатую ранее теорию, что греки, когда строили гигантские театры на десятки тысяч зрителей, использовали искусство как воспитательный элемент, и посещение было бесплатным для всех, а вот некоторые наши театральные деятели боятся, что если публика станет платить за спектакли, то она потребует: «Дай-ка ты мне легкомысленную оперетку!»
Экзальтированные хозяева аплодируют. А Гутман возражает:
– Но мы пытаемся все совмещать. Иначе на что прикажете строить эти социально-политические театры и платить зарплаты за формальные изыски?
Мейерхольд не выдерживает и требует, чтобы Луначарский перевел англичанину, что у него есть замечательная идея англо-советской постановки Шекспира. Луначарский излагает Лёде предложение Мейерхольда по-английски. Лёдя слушает с глубокомысленным видом, ловит восхищенный взгляд Гутмана и опять роняет короткое:
– Йес.
– Йес! – радуется Мейерхольд. – Я сразу почуял единомышленника! А спросите, какие выразительные средства он предпочитает – традиционные или авангардные?
Луначарский формулирует вопрос по-английски, Лёдя в ужасе соображает,
Гутман шепчет Лёде:
– Ну, хоть Маяковского-то вы узнаете?
– Конечно! – восторженно подтверждает Лёдя.
И замирает, вглядываясь в барышень, пришедших с Маяковским. В одной из них он узнает свою спутницу по одесскому поезду в Москву, дюймовочку Олечку, а в другой – черненькую танцовщицу, помогавшую Лёде на первом выступлении в Москве
Позабыв, что он – англичанин, Лёдя бросается к ним:
– Какая встреча!
– Леонид, я знала, что мы встретимся! – сияет Олечка.
– Землячок, я ж говорила, не надо тебе уезжать! – напоминает танцовщица.
Присутствующие изумленно наблюдают за трансформацией «англичанина». Мейерхольд крайне огорчен:
– Так вы не иностранец?!
Гутман смеется:
– Ну, немножко он все-таки что иностранец. Он – одессит!
Мейерхольд обиженно надувается, а всеобщим вниманием завладевает большой и шумный Маяковский:
– Друзья! Послушайте:
Не домой,не на суп,а к любимойв гостидвеморковинкинесуза зеленый хвостик.Гутман приглядывается к внушительному свертку Маяковского:
– Володя, похоже, у вас сегодня не только две морковинки…
– Точно! Сегодня я – с поросенком!
– Где вы раздобыли поросенка? – изумляется Луначарский.
– О-о, это поросенок-самоубийца!
– Какой кошмар! – всплескивает руками Олечка.
Но Маяковский объясняет, что никакого кошмара нет. Просто Лиля Юрьевна решила купить и выкормить его, чтобы потом сделать массу вкусных вещей для Володи и Оси. Но и Маяковский, и Брики привязались к нему, как к родному. Он радовал их чрезвычайной живостью своего пятачка. Однако, видимо, поросенок был меланхоликом, потому что сие трепетное животное вскарабкалось на подоконник и, сочтя открывшийся ему мир недостаточно возвышенным, сигануло вниз. Разумеется, Лиля Юрьевна есть его при таком раскладе отказалась и велела унести из дома.
Закончив это пространное объяснение, Маяковский разворачивает сверток. И взорам вечно голодных творцов предстает поросенок с поджаристой корочкой. Гости без раздумий набрасываются на угощение, и буквально через несколько минут на месте поросенка остается только пустое блюдо.
Хозяйка разносит морковный чай в стаканах с подстаканниками гостям, которые, насытившись, разбрелись по комнате отдельными группками.
Лёдя с Олечкой беседуют на диване.
– Вот так, без вещей, без денег я и повстречал Гутмана. Ну а дальше… Нет, лучше рассказывайте вы – что, как?