Истории для кино
Шрифт:
– Ну, что-как… Конечно, я мечтала о классическом балете, но это невозможно. Пришлось идти в варьете…
Лёдя кивает на Маяковского:
– И там вы с ним и познакомились?
– Нет-нет, в варьете я познакомилась с Шурой… Ну, вы ее тоже знаете…
Лёдя одобрительно улыбается:
– Молодцы, одесситочки! Все-таки пробились!
Олечка тоже улыбается:
– А как же! У Шуры с Владимиром Владимировичем роман… Только они его скрывают!
– Ага, скрывают, причем очень успешно…
Лёдя кивает на Маяковского, который, преклонив одно колено перед девушкой
– Это не наше дело, – говорит Олечка. – Главное, Шура уговорила меня пойти в гости, и вот мы встретились…
К Лёде подсаживается Мейерхольд:
– Пардон, если помешаю, но я вспомнил! Я видел вас в ТЕРЕВСАТе. Вы любопытно совмещаете юмор и трагизм. А за англичанина я не в обиде… Хотите, поставлю с вами программу цирка? Представьте: красный бархат барьера, золотой песок арены и вы – клоун в рыжем парике, но с белой трагической маской!
Их беседу прерывает Гутман:
– Ну что, сэр? Мы собираемся на хоум…
Лёдя явно не хочется расставаться с Олечкой:
– А можно… я приду попозже?
– Конечно, можно, – быстро оценивает ситуацию жена Гутмана. – Пойдем, Давид, пойдем…
Гутманы уходят. А в комнате разгорается веселье. Луначарский бренчит на рояле канканчик. Лёдя приглашает на танец Олечку. Маяковский отплясывает с Шурой. Мейерхольд барабанит ритм ладонями по столу.
Но с гораздо большей силой кто-то барабанит в дверь и кричит:
– Кончай базар, интеллигенция! Завтра же в домком напишем!
Все затихают. Хозяин объясняет шепотом:
– Извините, ради бога, извините, у нас соседи – фабричные…
– Ну что ж, товарищи, рабочий класс должен отдыхать, – заявляет Луначарский.
– Пора, мой друг, пора! – напоминает пушкинскую строку Маяковский.
– Только поможем убрать со стола, – начинает собирать тарелки Шура.
– Не надо, что вы, я сама! – волнуется хозяйка и добавляет в отчаянии: – А еще… извините… у нас дворник такой… неделикатный! Особенно, когда его будят ночью…
Луначарский клятвенно обещает:
– Мы не потревожим покой товарища дворника!
Лёдя, Олечка и Луначарский выходят из подъезда. Говорливый нарком просвещения безостановочно просвещает своих спутников насчет того, что наша художественная критика приняла неправильные формы, ей все еще близки методы старой прессы – разносить авторов, желая свою образованность показать…
Они подходят к чугунной ограде с воротами. На воротах висит замок. Луначарский дергает его и решает, что надо звать дворника. Но Лёдя напоминает, что нарком обещал не тревожить рабочий класс. Луначарский соглашается, что обещания надо выполнять и что критика Лёди в его адрес – в отличие от художественной критики – верная и конструктивная, ибо Лёдя не только указал на его промах, но и подтолкнул к решительным действиям. Тараторя все это, нарком просвещения не слишком грациозно, но весьма решительно пытается перелезать через чугунную ограду, но это ему не удается ввиду длиннополой шубы и отсутствия физической подготовки. Так что Лёде и Олечке приходится ему
Потом Лёдя провожает Олечку до ее дома. Они прощаются у подъезда.
– Спасибо, Леонид, что проводили! Я жуткая трусиха, боюсь в темноте одна…
– А мне домой все равно поздно – неловко хозяев будить. Теперь пока обратно дойду – уже и утро.
– Так что же, вам не стоит и желать спокойной ночи?
– Не стоит… А вам, конечно, приятных сновидений! – Лёдя целует девушке руку.
Она гладит его склоненную голову:
– Бедненький, как же вы пойдете домой? Промерзнете, заболеете, а на вас – вся надежда социалистического искусства! Зайдите ко мне… Я вам хоть чаю дам.
– Да, чай бы не помешал! – радуется Лёдя.
Они осторожно пробираются по темному коридору. Олечка умоляет двигаться как можно тише – тетя у нее ужасно строгая. На маленькой кухоньке Олечка при свете луны зажигает свечу на столе.
– Каждую ночь перебои с электричеством…
Да, интересно, что именно ночью, когда оно нужно, так его нет, а днем, когда можно и без него, так оно как раз есть…
Лёдя мелет всю эту ерунду, чтобы скрыть волнение при виде легко движущейся перед ним по тесной кухоньке гибкой девичьей фигуры.
Олечка ставит на огонь чайник, достает чашки и блюдца.
– У меня хороший чай – еще из одесских запасов. Я его берегу для особых случаев.
– А сегодня как раз такой случай, да? – Лёдя берет Олечку за руку и смотрит ей в глаза.
– Как раз такой, – смущенно опускает взгляд Олечка.
И Лёдя не выдерживает – обнимает девушку, целует ее.
– Нет-нет, не надо, пустите, – сопротивляется Олечка.
– Тише, тихонечко, тетя услышит! – напоминает Лёдя.
И одним хлопком ладони гасит свечу на столе. Кухню освещает только синеватый огонек под чайником. И последний слабый вскрик Олечки именно об этом:
– Чайник… Чайник выкипит…
На сцене «ТЕРЕВСАТа» идет пьеса «У райских врат». Артист Плинер играет величественного бога Саваофа. А Лёдя жизнерадостно носится по сцене в роли младшего чертика.
За кулисами слышны аплодисменты зрительного зала. Со сцены выскакивает Лёдя – в парике с рожками черта. Путь ему преграждает помощник режиссера:
– Куда? На поклон, на поклон!
Лёдя раздраженно машет рукой:
– Саваоф за всех откланяется!
Он уходит в гримерку, садится перед зеркалом, уныло поправляет парик с рожками. Появляется веселый Гутман:
– Молодец! Из чертика прямо Гамлета Отелловича сотворил!
– Да ну, тоже мне роль: два выхода по три реплики…
– Цитирую! Константин Сергеевич Станиславский: «Нет маленьких ролей, есть маленькие актеры!» Второе к тебе не относится.
Аплодисменты в зале, наконец, стихают, и появляется откланявшийся бог Саваоф – актер Плинер, в пышном одеянии, с величавой походкой и речью. Он заявляет самодовольно:
– Нынче финал явно удался! – и добавляет Лёде снисходительно: – Вы были весьма непосредственны, молодой человек.