Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Я сказал ему, что уезжаю в командировку в Пермь. Он спросил: надолго ли? Я ответил, что на неделю или, может быть, на две.
Он снова позвал меня:
— Идем к нам…
Что можно было ему ответить на этот раз? Лгать не хотелось, сказать правду немыслимо, лучше избрать нечто среднее, в некотором роде полуправду.
Я сказал, что мы с его мамой слегка поссорились. И он не стал расспрашивать меня, из-за чего. И это было, в сущности, самое лучшее, что он мог сделать.
Потом я проводил его до дома и отправился дальше. Надо было
Было начало восьмого, Ната, наверное, уже дома, но я все медлил, все ходил по нашему Гоголевскому бульвару взад и вперед…
Вдруг вспомнился мне мой институтский товарищ Коля Алферьев. Вспомнилась давняя история, происшедшая с ним. Никто, ни одна душа не подозревала о том, что случилось, один я, кажется, знал о том, что произошло. Колина жена, рыженькая толстушка Алла, родила дочь. Коля души не чаял в девочке, сам купал ее, пеленал, подолгу гулял с ней, и мы, старые его друзья, не раз сокрушались:
— Коля стал несносным. Ничто его не интересует, кроме дочки, ни о чем не может говорить, только о ней, о том, что она любит, какие новые слова выучила, как она ходит, смеется, плачет…
Но однажды во время ссоры (рыженькая толстушка обладала вздорным и склочным характером) она призналась ему, что дочка вовсе не от него. И даже пошла дальше, сказав, что дочка от грузина-физкультурника из одного подмосковного дома отдыха, где ей довелось побывать вскоре после того, как она вышла замуж за Колю.
Вначале Коля не поверил. Но Алла привела доказательства, сумевшие убедить его. В конце концов сказала:
— Да ты погляди на нее. Есть ли в ней хотя бы одна черта, схожая с тобой?
В самом деле, Коля был блондин, белолицый, светлобровый, мы звали его в институте Альбинос, нос картошкой, мягко очерченный толстогубый рот. А у девочки были жгуче-черные волосы, черные глаза, длинные густые ресницы, тонкие губы. И когда она смеялась, то морщила нос и прикусывала нижнюю губу зубами.
Тогда Коля стал всем рассказывать, что его покойный отец был жгучий брюнет с черными глазами и длинными ресницами. И я не раз с удивлением стал замечать, что Коля, смеясь, морщит нос и прикусывает нижнюю губу зубами так, как делала дочка. И как-то он сказал мне:
— Можешь себе представить, многие считают, что девочка и вправду похожа на меня…
Я спросил его напрямик, останется он с Аллой или уйдет от нее.
Он удивился.
— Да что ты? Никуда я от нее не уйду.
Подумал немного, поправил самого себя:
— От дочки не сумею уйти.
Может быть, мне также пойти по стопам Коли, стараться имитировать Юркины манеры, выражение лица, голос, походку, чтобы наше сходство бросалось всем в глаза.
Впрочем, и без того я считаю и всегда буду считать Юрку моим сыном, а то, что сказала Мила, решительная, абсолютная неправда, это она со зла, просто потому, что злая. Она всегда любила сказать что-нибудь обидное прямо в лицо человеку, не только
Почему мы разошлись? Она попросила меня не рассказывать никому и, само собой, не говорить Юрке. Однажды он все-таки спросил меня, почему мы разошлись. Я ответил:
— Знаешь, есть такая широко применяемая формула: не сошлись характерами.
— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросил он.
— Пожалуй, — ответил я.
Он не настаивал. По-моему, мой ответ удовлетворил его, или же, может быть, он сделал вид, что удовлетворился ответом.
У него редкое для мальчика его лет чувство меры: понял без лишних слов — иного ответа не будет. И отвалился мгновенно и больше никогда ни о чем не спрашивал.
А у нас все было в достаточной мере тривиально: я любил, она не любила. Вернее, пыталась на первых порах, но так и не сумела меня полюбить.
Первое время я прощал ей многое. И она постепенно чем дальше, тем больше проникалась сознанием, что ей все позволено, что я все равно прощу, что бы она ни сделала.
А я решил однажды: баста! Все! Хватит!
Она было не поверила, ведь ее устраивала подобная ситуация, когда, сознавая себя любимой и желанной, разрешаешь себе все, что хочешь.
Однако еще все было тихо и мирно. В конце концов она поверила мне и сама первая предложила обменять нашу квартиру на две комнаты.
— Не строй из себя бескорыстного идальго, — сказала она. — Я же знаю, что тебе негде жить, а я вовсе не хочу, чтобы отец моего сына оставался на улице. Право же, ты этого вовсе не заслужил.
И сама занялась обменом, сама выбирала различные варианты и выбрала: себе с Юркой однокомнатную отдельную квартиру, мне комнату в коммуналке, сравнительно малонаселенной, и даже приходила ко мне на первых порах, наводила у меня порядок.
— Мы вполне современны, — говорила она. — Сохраняем добрые отношения и остаемся почти друзьями. Разве не так?
И я соглашался с нею. Современны так современны, тем лучше для нас обоих.
А главное! — Юрка не травмирован, хорошо относясь к нам обоим, он видит, что мы так же по-доброму относимся друг к другу, и это, как я думаю, не могло ему не нравиться.
Мне казалось, что Мила где-то в глубине души полагает, что когда-нибудь мы снова с нею сойдемся и все будет так, как она хочет.
Она привыкла смотреть на меня, как на что-то принадлежавшее ей одной, ее полную собственность, что с того, что эта собственность внезапно взбунтовалась, предпочла некоторую самостоятельность! Ничего, поершится, поживет отдельно от семьи, обо всем поразмыслит и поймет, что к чему. Вот тогда-то все вернется на круги своя…
А я взял и женился. Мила взвилась. Не могу отыскать другого слова, именно взвилась, в ней долго накипало раздражение, и в конце концов она выкинула такой вот номер: сперва заявила, что не желает, чтобы я виделся с Юркой, потом огорошила признанием — Юрка не мой сын…