Истории от первого лица (Повести. Рассказы)
Шрифт:
Милкины щеки, даже под толстым слоем тона, вдруг резко побледнели.
— Что это? — воскликнула она. — Что же это такое?
Я была ошеломлена не меньше ее, Валентин улыбался, а в комнате звучали наши, уже не принадлежавшие нам голоса:
— Мужик хозяйственный, значит, будет хороший муж.
— Там поглядим.
— Это… это подлость, — вдруг взорвалась Милка. — Самая настоящая подлость!
Валентин хохотал, вытирая выступившие на глазах от неудержимого смеха слезы.
Милка вскочила, схватила со стола свою сумку,
— Вы, знаете, кто?
— Нет, — смеясь, ответил Валентин. — Подскажите!
— Подлец! — выкрикнула Милка, хлопнув дверью изо всех сил.
Он продолжал смеяться, слезы катились по его щекам.
— Она не ожидала, — вымолвил он наконец. — Ни за что, никак не могла ожидать…
Я молчала. Он крепко-накрепко вытер глаза и спросил:
— А ты как считаешь?
— То же самое, что и она.
Он переспросил:
— Что это значит?
Мне не хотелось произнести то же слово, я отвернулась, крепко сжимая руки, потом разом решилась, выбежала из его квартиры на лестницу.
Я бежала по улицам и переулкам и думала все время: «Как он мог? Неужели не понимает, что это все безнравственно, что это подло?»
Я долго не могла прийти в себя. Мама не уставала допытываться:
— Что с тобой, девочка? Почему ты такая расстроенная?
— Это тебе кажется, — отвечала я. — Все в порядке, ничего не случилось…
Потом ее расспросы и откровенная тревога, которая ясно читалась в мамином лице, надоели мне и я заперлась в своей комнате.
Я хотела не думать о нем и не могла. За эти месяцы он врос в меня, я уже не представляла себе своей жизни без него.
Но в ушах моих звучал мой собственный голос, записанный на пленку его магнитофоном, я зажимала обеими руками уши, словно голос и в самом деле раздавался очень близко.
Мама тихонько царапалась в мою дверь, прислушиваясь к моему дыханию, но я не впустила ее.
Я хотела остаться совсем одна и не видеть никого, ничего…
Прошло несколько дней, в субботу я поздно вечером возвращалась домой из своей школы рабочей молодежи.
Я чувствовала себя очень усталой, мало того, что у меня было своих четыре урока, пришлось еще заменить заболевшую учительницу в параллельном классе.
Я ни о чем другом не думала, ничего иного не хотела — выпить горячего чая, самого горячего, обжигающего, с лимоном и сразу лечь в постель, потушить свет и спать, спать…
Кто-то в темноте шагнул ко мне из нашего подъезда. Я вздрогнула от неожиданности.
— Неужели испугалась? — спросил Валентин.
Обнял меня, приблизив свое лицо к моему.
— Ужасно трудно без тебя, поняла?
Я хотела оттолкнуть его от себя, произнести массу жестких, злых слов.
О, как часто мысленно я говорила с ним, уничтожая его своим презрением, бросая в лицо колкие обидные фразы; и вот мы свиделись наяву, и я молчу, как утопленник, и нет сил сбросить с себя его руки, отвернуться от него, прогнать от себя
Нет, я не могла ни отвернуться, ни прогнать его. И он знал об этом. Молча взял мою руку, повел за собой. Неяркий уличный фонарь осветил машину сиреневого цвета, стоявшую на противоположной стороне.
— Автомобиль подан, — сказал Валентин. — Не угодно ли, миледи, сесть и прокатиться?
— Твоя машина? — спросила я.
— Моя, — ответил он. — Наконец-то сбылась мечта идиота. Ты же знаешь, я копил четыре года и вот — как видишь!
— Наверно, мама подкинула немалую толику, — сказала я.
Он улыбнулся.
— Имело место. Что есть, то есть.
Я села в машину рядом с ним. Он включил зажигание.
И мы поехали к нему, и я впервые осталась ночевать у него, а утром вдруг спохватилась — ведь я же не предупредила маму и папу, они же, наверное, с ума сходят, где я, что со мной…
Валентин спал на тахте рядом. Во сне лицо его казалось добрым, незащищенным, но в глубине души я знала: эта доброта и незащищенность кажущиеся, ненастоящие, скорее, он ко всему равнодушен, не зол, не ехиден, нет, просто ему все равно, что с кем происходит…
«А может быть, я ошибаюсь? — мысленно спросила я себя. — Может быть, он и в самом деле добр? Ну, хорошо, пусть даже и равнодушен, разве я меньше люблю его из-за того, что он равнодушен?»
И ответила сама себе:
«Нет, не меньше».
Я встала, тихо оделась. Но он мгновенно проснулся, приподнял голову с подушки, сна ни в одном глазу.
— Куда ты, Тайкин?
— Надо позвонить маме…
— Позвони и скажи, что ты вышла замуж, — сказал он. — И что мы сегодня вместе с тобой придем к ним и обо всем поговорим.
Я набрала свой номер, и мама сразу же ответила мне.
— Это я, мама, — сказала я. — Прости, что не позвонила.
— Тая, — проговорила мама. — Девочка моя…
Голос ее оборвался. Трубку взял папа.
— Таинька, что с тобой? Где ты? Мы же буквально голову потеряли, не знали, где ты, что с тобой…
— Я вышла замуж, — сказала я. — За Валентина.
И тут я услышала, как мой всегда выдержанный, спокойный папа вдруг закричал что есть сил:
— Мусенька! Послушай! Она вышла замуж! Вышла замуж, понимаешь? Да перестань же плакать!
Ровно в три часа мы с Валентином подъехали к нашему дому на его сиреневой машине.
Мы вошли в переднюю, и мама кинулась мне на шею, а папа долго, упорно кашлял, мама плакала, целовала меня и все говорила о том, что вчера она решительно не знала, что делать, куда бежать…
Я глянула на нее, на папу, мне показалось, что оба они за эту ночь состарились, даже словно бы согнулись из-за безумной тревоги за меня, и впервые мне стало совестно, и я стала мысленно ругать себя за свое легкомыслие, за жестокосердие, за то, что думала только лишь о себе, а о них, о тех, кто меня любит больше всего на свете, даже не вспомнила…