Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

Уварова Людмила Захаровна

Прошло несколько месяцев, и Тая забеременела. Разумеется, она мне сказала об этом тотчас же. Я испугался.

Признаться, перспектива в моем возрасте стать отцом никак не радовала меня. К тому же материально мы с Таей решительно не обеспечены, жили, в сущности, на средства моей матери.

Правда, иногда кое-что подкидывали Таины родители. Но эти ограниченные, скучные, словно похмелье, люди были настолько не интересны, даже в чем-то неприятны мне, что, право же, я предпочел бы обходиться без их помощи. И без их присутствия.

Я

спросил Таю как можно нежнее и мягче, я вообще старался всегда быть с нею предельно нежным, впрочем, это не составляло для меня никакого труда:

— Ты хочешь оставить ребенка?

— А как же! — воскликнула Тая и произнесла выспренним тоном, так, будто готовила некую роль: — Это такое счастье — иметь ребенка от любимого!

Я невольно поморщился. Не выношу декламаций, высокопарных выражений, всей этой чепухи на постном масле.

Она спросила обеспокоенно:

— А ты разве не хочешь ребенка?

— Хочу, — сказал я. — Но, детка моя, не сейчас.

— Почему не сейчас?

— Потому что я студент, — ответил я. — Тот самый бедный студент, который давно уже стал нарицательным персонажем.

— Нищий студент с собственными «Жигулями», — промолвила Тая.

Я обнял ее.

— Девочка моя, поверь, ты — самое мое дорогое в жизни, самое светлое, и я не могу, не хочу подвергать тебя даже самой небольшой неприятности.

Она спросила холодно:

— Ты считаешь ребенка неприятностью?

Я ответил:

— Потому что он для нас недоступная роскошь, мы просто не можем разрешить себе так шиковать. Вот подожди, я окончу институт, получу назначение, надеюсь, хорошее, куда-нибудь в наше посольство, в какую-нибудь банановую республику, тогда заведем мы с тобой ребенка, да не одного, а по меньшей мере двоих…

Я уговаривал ее так, словно она была маленькой, неразумной, а ведь на самом-то деле она старше меня на два с половиной года.

Я уговаривал ее до тех пор, пока она не согласилась. Я приводил различные доводы, один другого убедительней. Я говорил, что мы еще недостаточно много бываем друг с другом, что мы еще, так сказать, не насытились друг другом, а ребенок разъединит нас, отнимет ее от меня, а меня от нее, ведь все свое внимание она посвятит ребенку, а на меня просто не останется времени…

Кажется, последний довод оказался наиболее действенным. И Тая согласилась со мной.

Мы никому не сказали ни слова, ни моей матери, ни ее родителям.

Я сам отвез Таю в больницу. Когда я остановился возле ворот больницы, она обернулась ко мне, долго, пристально глядела на меня.

Я спросил:

— Что, детка, боишься?

— Нет, нисколько, — ответила она.

— А почему же ты такая грустная?

Она улыбнулась чуть заметно.

— Я подумала, на кого он был бы похож, наш сын, на тебя или на меня?

Потом вышла из машины и быстро пошла к приемному покою. Обернувшись, помахала мне рукой. И я поехал обратно.

В

тот день у меня было сумрачно на душе. Все время передо мною стояли Таины глаза, сухие, без слез…

Потом через день я привез ее домой. И никто ничего не узнал, ни один человек.

Только однажды, уже много позднее, я спросил ее:

— Ты что, была уверена, что это был бы сын, а не дочь?

Она ответила:

— Мне так казалось.

Первая наша крупная ссора произошла в магазине спорттоваров «Динамо», где я выбирал удочки.

Рыбалка была моим последним увлечением, и удочки я выбирал придирчиво. Я брал каждую удочку и, чтобы проверить ее, закидывал удочку вперед. Так я проверял ее гибкость и упругость.

Тая все время стояла рядом и выговаривала:

— Перестань! Ты же заденешь кого-нибудь непременно! Ну, как так можно?

Потом она рассердилась не на шутку и ушла. А я выбрал себе удочку такую, какую хотел. И отправился в институт.

Вечером мы, как обычно, встретились дома. Она отвернулась от меня, когда я хотел поцеловать ее.

— Что с тобой, крошка? — спросил я.

Она не ответила. Я снова спросил. И вдруг ее как бы прорвало.

— Ты — эгоист, который привык считаться только с самим собой, я это поняла в магазине!

И еще много всяких слов она бросала мне в лицо и, скажу по совести, была такая хорошенькая, глаза горят, щеки пылают, что я не выдержал, схватил ее, стал крепко целовать в гневные, злые глаза, в горячие щеки…

Мы прожили с Таей около двух лет, когда случилась наша первая, по-настоящему серьезная ссора. До того у нас бывали всего лишь размолвки, которые в общем-то кончались миром.

Следует сказать, что первая наша серьезная ссора внешне ничем особенным не отличалась. Коротко говоря, дело обстояло так: у меня было скверное настроение и я холодно встретил тетю Зину, мамину сестру.

Что сказать о тете Зине? Не так уж много. Она считалась в семье неудачницей. В то время как Ника (так сокращенно звали мою мать, Веронику Кузьминичну) стала ученой, защитила сперва кандидатскую, потом докторскую, тетя Зина не хотела учиться и бегала на свидания со своими поклонниками.

Видимо, она была некогда хорошенькая, этакая белокурая, розовая, вся в ямочках пампушечка. Моя мать была в отличие от нее некрасивой, нескладная, с плохим цветом лица, а тетя Зина отличалась свежестью, блеском глаз, длинными, чуть ли не до колен волосами.

Мать встретила моего отца, они поженились, потом родился я, и тетя Зина переехала к нам, чтобы помогать моей матери управляться с хозяйством.

Потом у нас появилась старуха, ставшая не только моей нянькой, но и взявшая все хозяйство в свои руки, добрый ангел нашего дома, а тетя Зина, почувствовав себя свободной от каких бы то ни было обязательств, согласилась немедленно выйти замуж за одного из своих самых преданных обожателей.