История болезни (документальная повесть) - часть вторая
Шрифт:
– Да, Фёкла Никифоровна, без Вас нам было бы очень трудно…
Вечер. В палату вошла пожилая женщина в белой накидке с черной косынкой на голове – лицо серое, в глазах тоска, плечи обвисли. Не здороваясь, подходит к Ивану Петровичу – некоторое время молчит, затем сухо с болью в голосе говорит:
– Умер наш сынок. – ничего не ответил сосед, только нервно дернулись его скулы и опять глаза заполнила слеза: - В одно мгновение рухнула наша жизнь. Нет сыночка, и ты Ваня в больнице.
Иван Петрович, прерывает молчание:
– Постоянно ублажала его, прощала все. Вот и вырос бандитом. –
Обиженная жена сквозь слезы, истерично, почти кричит:
– Зачем стал перед ним? Не пришлось бы милиции в него стрелять!
– Думал опомниться, не станет стрелять в родного отца. Поделом мне, не смог воспитать.
Оба долго молчат, затем женщина, опустошенным голосом, говорит:
– Пойду Ваня. Надо готовиться к похоронам сына. Выздоравливай.
Погруженная в свое горе, так и не посмотрев в нашу сторону, женщина уходит. Сосед не мигая смотрит в потолок – по его щекам стекают слезы.
Вопросительно смотрю на маму. Она нерешительно подходит к нему.
– Иван Петрович, такое горе! – машет печально головой: - Даже не знаю, что Вам сказать. Случилась беда, но сына уже не вернешь. Крепитесь. Подумайте о себе. Вам надо выздоравливать.
– Зачем?! – глаза в один миг высохли: - Чем жил, для кого жил – все пропало…
23 ноября 1969 год.
Воскресенье. Вечер. Медсестра, подключив капельницу к Ивану Петровичу, выходит. Он свободной рукой неожиданно скидывает с живота пеленку на пол и тихо зовет:
– Феня, смотрите! – шепчет удивленно: - Раны уменьшились, зарастают.
Приподнимаюсь. Вижу серое, с впалыми глазницами, безжизненное лицо и огромные рваные отверстия в животе соседа. Тонкие, почти прозрачные края ран, обвисли, а в глубине темнеет печень и лежит без движения синюшный кишечник. Подняв с пола пеленку, мама подходит к нему, закрывая своим телом печальную для меня картину.
– Зарастают, конечно зарастают. Иван Петрович, давайте все же, прикрою Вам живот. – укладывает аккуратно на раны пеленку…
Прошедшая неделя, прошла в заботах о раненом соседе. Александр Анатольевич рекомендовал Татьяне Александровне различные методы лечения, но оно не давало результатов – больной «таял» на наших глазах. Круглосуточно капали кровь и различные жидкости, дренировали брюшную полость, а Иван Петрович постоянно говорил об ожидающей его смерти и часами смотрел в потолок.
Дважды приходила его жена. Мама в это время деликатно покидала палату. Я же, вынужденно минут двадцать, наблюдал за молчаливой сценой. Она сидела рядом, а он продолжал смотреть в потолок.
Насторожило редкое глубокое дыхание соседа. Окинув меня растерянным взглядом, мама встает со стула и идет к выходу за медсестрой, но вдруг останавливается - он уже не дышит. Возвратившись, молча, закрывает ему глаза. На лице Ивана Петровича застыла блаженная улыбка…
12 декабря 1969 год.
В отделении «тихий час». Подголовник кровати поднят до предела – почти сижу. С Надей дочитываем последнюю главу романа М.Шолохова «Поднятая целина». Возле окна мама из кусочков марли сворачивает тампоны для перевязочной.
Девушка
– Жалко Давыдова и Нагульнова, совсем молодыми были.
Мама отвлекается от своей работы.
– Надюша! О чем твоя книга то?
Неудобно за маму. Обиженный ворчу:
– Ты разве нас не слушала?
– Слышала читаете, но в подробности не вникала. Не до книг мне, тебя надо лечить!
– Тетя Феня! Это роман о том, как на Дону, в хуторе «Гремячий Лог», в начале тридцатых годов создавали колхоз. Ярых противников – зажиточных казаков, высылали из хутора, но остались недовольные. Приспособившись к новому строю, они исподтишка вредили коммунистам и активистам колхозного движения.
– Мам, они убили председателя колхоза, приезжего из Ленинграда коммуниста – Семена Давыдова и секретаря парт-ячейки - Нагульнова .
Продолжая делать тампоны, она соглашается:
– Да, недовольных и у нас в селе в то время много было. А чему радоваться? Кто трудился сутками, ухаживал за своим приусадебным участком и скотиной, не разгибаясь заготавливал корма на зиму, у того семья была сыта и одета, он выходит «кулак». А лодыри, чьи дети вечно голодные и в обносках ходили, бегом в колхоз записывались – думали там им «манна небесная» будет. Работали в колхозе за «палочки-трудодни», что домой с поля принесешь - то и твое.
Дополняю:
– Вы же в то время, не бедно жили. Папка как выпьет, тебя «кулачьем отродьем» обзывал.
– Ты, своего папку не слушай. Он выпивший, сам не знает, что «городит». Да, мы не бедствовали и в колхоз вступили не сразу. Когда в Шугурово организовался колхоз, у нас тоже из села под конвоем вывозили раскулаченных. Несколько раз приходили к нам активисты из правления - забирали все, что подворачивалось им под руку. Затем вещи отобранные у не вступивших в колхоз селян, свозили к правлению и раздавали бедным колхозникам. Твой дедушка трижды писал заявление о приеме в колхоз, а твоя бабушка, трижды забирала его обратно. Когда мой брат Сергей женился на дочери колхозного активиста, она «сдалась» и наша семья вступила в колхоз. Всякое у нас в селе было, но до убийства, до такого греха, не доходило.
Вспомнил обелиск в сквере, невдалеке от городского парка.
– А памятник, возле художественной школы, где учился наш Ваня! На табличке начертано: «Здесь похоронены красноармейцы продотряда, зверски убитые кулаками».
Мама пожимает плечами.
– Не слыхала. В нашем районе, такого не было. – обращается к заскучавшей Наде: - У нас в деревне, испокон веков никто батраков не держал – сами со своим хозяйством справлялись. Когда нужно было переложить сруб, во время строительства дома, действительно приглашали родственников и соседей, одним не справиться – это называлось «помощь». В конце работы, хозяева накрывали стол – кормили и поили. Тоже самое при посадке и сбора картошки. Один ведет лошадь, второй идет за плугом, пока лошадь разворачивают в конце гряды, человек пять должны успеть весной закинуть в борозду пророщенную, а осенью также успеть собрать выкопанную плугом картошку. В другой раз организовывали «помощь» другому. Значит везде активисты, силком загоняли людей в колхоз. Не вступишь – запишут в кулаки и под конвоем вышлют в Казахстанские степи. Надя, это выходит, высылали к ним, что в книге прописано?