История четырех братьев. Годы сомнений и страстей
Шрифт:
Самой судьбою было назначено Илье кружить средь городов Волги. Вот и к Царицыну судьба бросила его во второй раз, и опять госпиталь разместился не в самом городе, а за его чертой. Волжские города были похожи один на другой: на центральной улице и каменные дома, и гостиницы, а далее — деревянные, с резными наличниками, заветными калитками, палисадниками и амбарами во дворе. А Царицын и вовсе походил на Астрахань: те же открытые террасы, переулки, булыжные мостовые и давно не ремонтированные тротуары… Только верблюдов не видать.
Ловкий санитар Еропкин, долговязый, двужильный в работе, подыскал Илье домик, однако всем был недоволен и ворчал:
— Казаку что: он привык к чужбине. А крестьянин — нет. Крестьянину цыганская жизнь горше всякой редьки. Крестьянин без своего хозяйства — странник в мире, не более того.
И в самом деле, надолго обустраиваться не пришлось. Зато вести были крылатые. Наша армия вела уже бои за Ростов-на-Дону. Юго-Восточный фронт перестал существовать: переименован в Кавказский. Значит, даешь Северный Кавказ и так далее…
Илья ступал по незнакомой ему взрытой снарядами земле. Полусожженные, разрушенные станицы. Обломки рельсов и обгоревшие шпалы вдоль всего пути отступления противника. Зима. Снег, местами нетронутый, лежавший горами, гололедица делали поход изнурительным. Скрипели колеса повозок и фургонов. Обветренные, злые лица казаков. Яростная матерщина легкораненых: эти бранили и бога, и белых, и своих штабных работников, не обеспечивших приличного сантранспорта. И те же бесприютные беженцы на дорогах, потерявшие связь с близкими, ищущие хлеба и крова.
В госпитале была молоденькая медсестра Груша, и Илья оберегал ее от соскучившихся лихих ухажеров. А Еропкин бранил казаков:
— Все рушится, а кто строить будет? — говорил он, кутаясь в изношенную шинель, пряча нос от ветра, от стужи. — Взяли землю у помещиков — на том бы и остановиться, не трогать чубатых: все они страхолюдные — что белые, что красные. На нас сверху глядят: мол, сиволапые! Нет уважения к человеку. Пропал человек. Цены ему — никакой.
— Неправда! — одергивал его Илья. — Красные казаки дерутся лихо. Ты хоть при них будь осторожен: снесут голову — и шабаш!
— А закон где? То-то и оно, что закона нет, не стало совсем.
Порой и надоедало ворчание Еропкина, да тот работал за троих. Илья и сам был неутомим и в других ценил это качество.
В конце января вышли к Манычу — капризной речушке. Сведения из-под Батайска, где дрались наши, были неважные. Похоже, у соседних армейских соединений вышла остановка. Вокруг говорили о том, что по приказу нового командующего Кавказским фронтом Тухачевского основные соединения закрепляются на занятых рубежах, подтягивают тылы, пополняются людьми. И что обе воюющие стороны заняты перегруппировкой своих сил, готовятся к новым крупным боям.
Февраль принес перемену в положении 34-й стрелковой дивизии, а значит, и фонаревского полка и Ильи с его госпиталем.
Разговаривая с начальником санупра, Илья понимал: дивизия новая для начальника, и тот будет жаться, ссылаясь на прежние запасы госпиталя.
— Какие там запасы, — горестно говорил Илья, прикидывая на ходу, чем ему взять начальника: шуткой, нажимом, смирением? — Наши запасы — Тришкин кафтан! Дивизия все время была в боях. Мне не жаль, я могу пожертвовать собственной простыней и портянками. Но наши бойцы должны знать, что в 10-й армии их ничем не обижают.
Начальник санупра был грузноватый, широколицый, невозмутимый.
— Ты, как я вижу, прокурат, — сказал он, дернувшись одной щекой. Но в конце концов согласился с Гуляевым.
— Теперь насчет штата. Он у нас половинный, — сказал Илья, начиная новый обходной маневр. — Половина или треть единицы — это нечто мифическое в данном случае…
Начальник вновь дернулся, пошевелил губами в знак недовольства.
— А если каждый паек на учете, то кому его дать в первую очередь? Бойцу или санитару? — спросил он. — Паек — он не мифический. Он из хлеба и мяса. А где взять? — Помолчав, добавил: — Приеду, поговорю с вашим начальством.
Начальник санупра сдержал обещание, приехал, но штат госпиталя увеличился на одного человека: тощенького солдатика, прокуренного насквозь. Солдатик умел раненым байки рассказывать — и за то спасибо.
На рассвете 14 февраля иные казаки незаметно крестились, иные зло хмурили брови, со скрытой тоской озирались окрест: начиналось наступление. Как узнал Илья позже — наступление по всему Кавказскому фронту.
Об интенсивности боя Илья мог судить по количеству раненых. Раненые были надежнейшим источником информации о ходе сражения. Грохот артподготовки слышен был и здесь, в районе госпиталя, видны были и вспышки пламени из орудийных жерл. О противнике говорили: 1-й Кубанский корпус генерала Крыжановского представляет собой немалую силу.
Два дня подряд наши войска форсировали злосчастную речку Маныч. Раненых поступало много. Но вот мимо госпиталя проехал в машине командарм-10 — Павлов. Наши оттеснили белых кубанцев и заняли станцию Торговую. Станция была полуразрушена. Да и станица тоже.
Взметывая землю, смешанную со снегом, пронеслись эскадроны 1-й Конной. Красные, обветренные и возбужденные лица бойцов, храпящие кони, кое-где звон копыт о мерзлую землю. Кучка перепуганных пленных, казачий говор, чередуясь с крестьянским, брань, крики, тяжелая походка спешенных кавалеристов… Наша взяла!