История Деборы Самсон
Шрифт:
– Ты выучил декларацию наизусть? – спросил он.
– Да, сэр.
– Зачем?
– Потому что я в нее верю.
Он пробормотал что-то невнятное, обдумывая мой ответ.
– Ты знаешь ее целиком?
– Я не запомнил слово в слово все примеры несправедливости и насилия. Список слишком велик.
– Да уж, ты прав. – Он рассмеялся – точнее, лишь фыркнул. Но я сочла это победой. А потом вздохнул, и мы снова застыли в молчании.
– Можешь пересказать мне все, что выучил? – попросил он. – Мне нужно вспомнить слова.
– Конечно, – ответила я хриплым от
А потом напомнила себе, что генерал не поймет – просто не сможет, – что мы с ним знакомы. Он никогда не видел меня, понятия не имел, как я выгляжу, не знал даже, что я люблю повторять то, что выучила наизусть. Но я сумела с чувством пересказать слова декларации, и он с благодарностью сжал мне плечо, на миг задержав на нем руку.
Я отшатнулась, боясь, что меня раскроют, что меня выдадут мои же кости. Солдаты часто приобнимали друг друга за плечи и спали вповалку. Но только не я. Я не позволяла себе – и им тоже – никаких фамильярностей.
– Неплохо, юноша. Неплохо. У тебя талант к ораторству.
Мне вдруг показалось, что меня навестил преподобный Конант, и сердце защемило от тоски по старому другу.
– Спасибо, генерал.
Он двинулся к Красному дому, пожелав мне спокойной ночи.
– Спокойной ночи, сэр.
– Пусть завтра на дежурство выйдет кто-то другой, – велел он напоследок.
– Да, сэр, – ответила я. Хотя и не собиралась повиноваться.
– Ты снова здесь, Шертлифф, – только и сказал он следующим вечером в ответ на мое «Кто идет?», хотя я прекрасно видела, что это он.
– Извините, сэр. Мне больше нравится стоять в карауле. Не могу спать из-за жары.
– Понимаю. И будет только жарче. И комаров тьма.
– Меня они не беспокоят.
– Нет?
– Я недостаточно сладок, – искренне ответила я. Так всегда говорили братья.
Я не пыталась шутить, но генерал рассмеялся, и я выдохнула с облегчением, радуясь, что ему стало легче.
– У тебя проницательный взгляд, рядовой. Слишком проницательный для твоего возраста и гладких щек.
– Мои ученики говорили, что взгляд у меня устрашающий.
– Ученики? – Снова удивление.
– Да, сэр. Я был учителем в школе, прежде чем попал сюда.
Он сощурился. Он снова мне не поверил.
– Больше некому было учить детей. Все мужчины – более образованные, чем я, – ушли на войну. – Так и было, но я вся сжалась, произнося эти слова. Ведь это соответствовало тому, что он мог знать о Деборе.
Он склонил голову к плечу, вгляделся в мое лицо и вскинул бровь, словно пытаясь разгадать какую-то загадку. А потом снова заговорил:
– Я тоже когда-то работал учителем в школе. После того, как умер мой отец, и до того, как я женился. Кажется, будто с тех пор прошла целая жизнь.
– Мне так жаль, генерал Патерсон, что ваша жена умерла, – выпалила я.
Он замер.
– То есть… миссис Патерсон. Простите. Мне очень жаль, сэр. Я соболезную вам и вашим детям. Ваша утрата… тронула… многих из нас. Все знают, что вы многим пожертвовали… чтобы быть здесь.
Я все испортила.
Я мысленно винила себя, проклиная и свой неуемный
Но этот мужчина не был моим давним другом по переписке. Этот мужчина не был моим дорогим мистером Патерсоном. Он был бригадным генералом, человеком, которому подчинялись и я, и остальные солдаты и офицеры в Уэст-Пойнте, человеком, с которым я никогда не осмелилась бы заговорить, если бы не знала его.
Он не ответил на мои неловкие соболезнования. Он лишь стоял, сцепив руки за спиной, и смотрел на воду. Ночь выдалась такой тихой и спокойной, что звезды отражались в глади реки, и от этого казалось, что мы стоим и смотрим на них с божественного крыльца. Эта картина напомнила мне сны.
– Мы словно летим, – проговорила я, не в силах дольше выносить его тоскливое молчание. В тот момент меня не тревожило, что он может счесть меня идиотом. Вероятно, так даже было бы лучше. – И это наполняет меня надеждой.
Он ничего не сказал.
– Что дает вам надежду, сэр? – мягко, но настойчиво спросила я.
Он выдохнул.
– Сознание того, что все это закончится, – отвечал он хмуро.
Я обдумала его ответ, прежде чем отвергнуть.
– Нет, – сказала я с пылом, удивившим нас обоих.
– Нет?
– Нет, сэр. – Я сглотнула. – Если бы вы хотели лишь чтобы все это закончилось, вас бы здесь не было. И никого из нас тоже.
Он покачал головой:
– А ты смел, Шертлифф. Этого у тебя не отнимешь.
– Надежда предполагает смелость, сэр.
Он лишь буркнул что-то в ответ, а я продолжала:
– В Притчах сказано: «Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце, а исполнившееся желание – как древо жизни». Вот почему я здесь.
Я делилась с Элизабет почти всем и знала, что она пересказывала Джону многие мои письма. Он знал Дебору Самсон – знал о моем происхождении, о моих предках, – и потому мне не стоило рассказывать те же истории. Я растерялась, внезапно лишившись всего того, чем привыкла гордиться. Уильям Брэдфорд был своего рода героем, и я хотела заявить права на него. Но он принадлежал Деборе, а я теперь была Робертом. Я вновь заговорила, осторожно подбирая слова:
– Мать однажды рассказывала мне о женщине, которая приплыла в эту страну на корабле… давным-давно. Она не взяла с собой свое дитя, надеясь забрать его позже, когда устроится на новом месте. Ее муж высадился на сушу и отправился искать убежище на берегу, а она дожидалась на корабле. Но он слишком долго не возвращался, и она испугалась, что он погиб. Она замерзла, устала и не представляла, как будет жить без него. Она утопилась.
Он шумно выдохнул и понурился, уронив голову на грудь. Я сказала что-то не то. Опять. Рассказ об отчаянии и смерти жены, долго остававшейся вдали от мужа, затронул его за живое.