История Деборы Самсон
Шрифт:
– Она искала способ со всем покончить, – проговорила я, пытаясь исправить положение. – А не надежду. Но надежда наполняет нас желанием жить. Мы должны бороться, когда начинаем терять надежду. Когда Господь забирает нас к себе, нам следует подчиниться Ему. Когда Он обрывает наше земное существование, нам остается возликовать. Но пока мы дышим, пока бьются наши сердца, а солнце каждое утро встает на небосклоне, мы должны продолжать бороться.
Каждое слово, которое срывалось с моего языка, было сказано искренне, от
– Ты всего лишь мальчик, – тихо сказал он. – Ты не представляешь, о чем говоришь, и знать не знаешь, во что ввязался.
Я прикусила губу и поклялась себе, что буду молчать, иначе язык доведет меня до несчастья.
– Но говорить ты умеешь, – признал он, – а мне в последнее время невыносимо собственное общество.
Я проглотила извинения и перевесила ружье на другое плечо. Я не стану возражать и оправдываться. Если генерал ищет общества, я его предоставлю. Но не скажу ни слова.
– Можешь снова прочесть ее, Шертлифф? – спросил он, и мой обет молчания мгновенно разбился о скалы желания угодить ему.
– Декларацию, сэр?
– Декларацию.
– С самого начала?
– С самого начала.
Следующие вечера прошли так же. Генерал останавливался, обменивался со мной парой фраз и спрашивал, не повторю ли я декларацию. Порой он останавливал меня сразу после вступления, порой произносил вместе со мной отдельные слова, будто они его тревожили. Или давали силу. Я не спрашивала.
– Хотите послушать что-то другое, сэр? – спросила я после того, как пять вечеров подряд произносила одно и то же. – Сонет, сцену из пьесы или, быть может, Откровения Иоанна Богослова?
– Бог мой, нет. Ты хочешь, чтобы я бросился со скалы и утопился?
Я молчала, не зная, всерьез ли он это сказал.
– Генерал, вы не любите сонеты?
– Я не люблю Откровения Иоанна Богослова.
– А я люблю, – выдохнула я. – «Но никто ни на небе, ни на земле, ни под землей не мог раскрыть свиток и посмотреть, что внутри». – Это была моя самая любимая часть. – Они великолепны. Крылатые чудовища, четверо всадников, небеса, что разворачиваются, подобно свитку. Какой сюжет!
– Землетрясения, плач, солнце, обращенное в пепел, и луна, превратившаяся в кровь?
– Да!
– Ты очень странный юноша, Шертлифф.
– Да, сэр. Знаю. – Он и представить не мог, какой я на самом деле странный.
Он рассмеялся, тихим, рокочущим смехом, который скоро – когда генерал запрокинул голову – перерос в громкий вой.
– Сэр?
Он закрыл руками лицо, продолжая смеяться.
Я не представляла, что делать, – то ли смеяться с ним вместе, то ли коснуться ладонью его лба и проверить, нет ли у него жара.
Он потрепал меня по плечу и поправил мне шляпу, не переставая хохотать, и от этого у меня в груди будто
Луна омывала своим светом его лицо, его глаза блестели от смеха. Я почти могла разглядеть, какого они цвета, – холодного бледно-голубого, – а когда он смеялся, за красиво очерченными губами белели крепкие зубы. Я отвела взгляд.
– Еще там говорится про радужный трон, – пробормотала я, – и арфы, и золотые сосуды с благовониями, в которых заключены молитвы святых.
– Да. И про бездонный колодец, и про саранчу размером с лошадь, с женскими волосами и львиными зубами.
– Мне бы хотелось все это увидеть, – призналась я, украдкой взглянув в его смеющееся лицо.
– А что ты скажешь о голоде, чуме, смерти?
– Но ведь все эти беды приносят огромные боевые кони! – воскликнула я. – Они страшны… и… великолепны.
Он помотал головой, пожелал мне спокойной ночи и направился к Красному дому, а его смех еще долго звучал среди деревьев.
Я же до конца дежурства гадала, что за странное чувство поселилось в моей груди.
– Все дело в его внешнем облике, – шептала я. – Это лишь восхищение, которое мне внушает его внешность.
Необычное чувство снова всколыхнулось в сердце, но я безжалостно подавила его.
Мужчины меня не интересовали. Не в этом смысле. Я никогда не находила их привлекательными, никогда не лелеяла девичьих фантазий, что встречу свою любовь. То, что я обратила внимание на форму губ генерала, меня встревожило.
– Он вовсе не такой, каким ты его представляла, – сказала я себе.
Генерал обращал на себя внимание выдающимся ростом и телосложением. В нем было не меньше шести футов и двух дюймов, и он казался худым, как и все мы, – учения, тяжелый труд и война снимали со всех мужчин излишки, – но от этого его крепкие мышцы стали еще заметнее. Он не носил парик, и волосы у него были темные, с рыжеватым отливом, но, возможно, в юности он был совершенно рыжим.
Мне нравилось на него смотреть.
Я нахмурилась. Осознание этого меня не успокоило. Никто еще не вызывал у меня подобных чувств. Я никогда прежде не обращала внимания на внешность мужчин. Ни жителей Мидлборо, ни братьев Томасов, ни солдат в моей роте. Сердце у меня не билось быстрее, а внутренности не сворачивались узлом, когда мужчины оказывались рядом.
– Это оттого, что он застал тебя врасплох, – сказала я себе. – Ты думала, что знаешь Джона Патерсона, но в действительности не знала. И от этого неожиданного открытия у тебя все внутри перевернулось.
Это объяснение показалось мне не менее подходящим, чем любое другое, и я заставила себя с ним согласиться.
– И больше ничего, – настойчиво объявила я реке, которая текла далеко внизу. Но легче мне не стало.
Глава 11
Мы исходим из истины