История Деборы Самсон
Шрифт:
– Неужели? Вы ведь не всерьез, генерал?
– Вы и представить себе не можете, сколь порочны и безжалостны люди. Особенно те, кто наживается на войне.
– Я клянусь своей жизнью и незапятнанной честью, что я не шпионка, – сказала я, используя слова из декларации. – Я патриотка до мозга костей и буду сражаться рядом с вами, под вашим руководством, пока не закончится война. Я никогда не дам повода мне не доверять или сомневаться в преданности. Клянусь в этом. Клянусь своей любовью к Элизабет и дружбой с ней.
– Я не хочу, чтобы вы рисковали жизнью или сражались рядом со мной, – выговорил он сквозь стиснутые
Я склонила голову:
– Хорошо, генерал.
– Вы будете поступать так, как я прикажу?
– Да, сэр.
– И не станете расспрашивать меня и возражать против моих распоряжений?
– Я не стану расспрашивать вас и возражать против ваших распоряжений.
Он с шумом выдохнул:
– Да поможет нам обоим Бог.
Я намеревалась сдержать обещание, но некоторые обещания сдержать невозможно.
Глава 20
Несущественные и быстротечные обстоятельства
В тот месяц, когда я, поступив на военную службу, оказалась в Уэст-Пойнте, шестнадцать солдат, обвиненных в дезертирстве и преступлениях против местных жителей, вывели в поле рядом с гарнизонной тюрьмой, где стояли столбы для порки и виселицы.
Двенадцать из этих шестнадцати, одного за другим, раздели по пояс, привязали к столбу и подвергли наказанию под бой барабанов. Почти все выдерживали порку молча и лишь морщились, когда плети оставляли кровоточащие полосы на их обнаженных спинах. Товарищи подбадривали их.
Двоих мужчин, обвиняемых в подготовке мятежа и приговоренных к повешению, подвели к виселицам, но в последний момент вперед выступил Агриппа Халл с известием, что генерал Патерсон их помиловал. Собравшиеся захлопали, мужчин спустили с помоста. Оба едва держались на ногах, по щекам у них текли слезы благодарности от сознания милости, которой они удостоились.
Их место заняли двое других. Им на шеи набросили петли, их преступления зачитали собравшимся. Один убил вилами местного фермера, изнасиловал его жену и поджег дом. Второй, пока ждал его, ел припасы, которые сумел обнаружить, а перед уходом прихватил сапоги, принадлежавшие фермеру. Их не помиловали. Когда платформа с глухим стуком ушла у них из-под ног, некоторые зрители потрясенно ахнули, кто-то застонал от ужаса. Мысль, что ты жив, что ты в безопасности, когда другие встречают смерть, дарила, пусть и ненадолго, ощущение превосходства.
Я наблюдала это с ужасом, но не потому, что считала наказание несправедливым, – у меня не было причин думать, что обвинения против этих мужчин беспочвенны. Само происходящее казалось мне ужасным. Почему подобные вещи вообще были необходимы? Я вновь почувствовала свою уязвимость. Если бы меня приговорили к порке, мой секрет был бы раскрыт. Но это составляло лишь небольшую часть того, что я осознала. Меня вскормили революцией, научили говорить на языке свободы,
Хотя в нее верили не все солдаты.
Некоторые из них мало отличались от животных.
Возможно, такими их сделала война, но я полагала, что она лишь явила миру их хвосты и копыта.
За внешним порядком, царившим в гарнизоне, бурлил едва сдерживаемый хаос. В бараках и среди офицеров встречались самые разные люди, но одни умели маскировать свою сущность лучше, чем другие. Убийцы, воры, обманщики сражались рядом с храбрыми, праведными, преданными делу людьми. Всех их бросили в кипящий котел, который представляла собой Континентальная армия.
В Йорктауне я видела, как британские солдаты сдавались и их вели в плавучие тюрьмы. Тогда я решила, что покончу с собой прежде, чем попаду в лапы врага. Что смерть для меня лучше, чем плен.
Преступления банды Делэнси лишь укрепили мою убежденность. Но одно дело британцы или Делэнси, и совсем другое – страх перед товарищами, людьми, с которыми служишь бок о бок. Разговоры о дезертирстве во время той вылазки за провизией потрясли меня по многим причинам. Во-первых, у меня не было желания покинуть армию. Во-вторых, я не хотела сеять разногласий между солдатами, а в-третьих – и для меня этот довод был главным, – любое наказание, вероятнее всего, привело бы к тому, что меня разоблачили. Я знала, что лучше умру.
Генерал Патерсон избегал мятежей в Уэст-Пойнте благодаря строгости, с которой он руководил людьми, но причина была и в его милосердном сердце. Его старания обеспечить солдат всем необходимым и защитить их интересы не оставались незамеченными, но восстания, приведшие к победе зачинщиков, по-прежнему волновали умы недовольных.
Зимой восьмидесятого несколько отрядов покинули лагерь и организованным строем двинулись в Филадельфию. Мятежники составили список требований. Они не были ни шпионами, ни перебежчиками и дезертирами себя тоже не считали. Они лишь хотели, чтобы их услышали. В основном это были новобранцы, поступившие в армию после битвы при Саратоге и подписавшие контракт на «три года или до окончания войны». Война все не кончалась, и они просили освободить их от службы, утверждая, что трех лет более чем достаточно. Их требования удовлетворили без лишней огласки, и большинство демобилизовали. Списки солдат проверили лишь после окончания переговоров, и только тогда выяснилось, что многие из тех, кто добился увольнения, не отслужили даже положенных трех лет.
Мятежи начали происходить то тут, то там, но приводили теперь к более тяжелым последствиям. Ярость, прежде вдохновлявшая на героические поступки и вселявшая мужество, теперь порождала мятежников. Один офицер, пытавшийся образумить взбунтовавшихся людей, погиб от рук солдата, которого всего за несколько месяцев до этого помиловали, когда тот готовил восстание. Но на этот раз с мятежниками обошлись иначе. Их окружили, разоружили, а зачинщиков застрелили. После этого волнения улеглись.
Но ропот не стихал. По нагорью расползались слухи, что новым рекрутам обещают вдвое больше земли и денег, чем прежним, и недовольство в рядах армии росло.