История Деборы Самсон
Шрифт:
– Я обращался с вами исключительно фамильярно.
– Фамильярность – не непристойность.
– А вы нарочно притворяетесь, будто не понимаете, что я имею в виду.
Так и было, и я замолчала. В комнате воцарилась тишина. Я сбрила щетину с одной его щеки, потом с другой. Генерал сидел с закрытыми глазами, и я снова заговорила, когда заканчивала его брить.
– Разве вы не можете… просто не думать об этом? – спросила я. – Я не жду особого обращения. И никогда не ждала.
– Но вы его заслуживаете, – устало отвечал он. – Это ваше право.
– Мое право? –
– Вы отказываетесь от этого права? – Его губы резко дернулись.
– Отказываюсь.
Я закончила с бритьем, промокнула ему щеки и сняла накидку. Когда попыталась собрать его волосы, он отмахнулся и сам стянул их в хвост. Я налила ему кофе, а он разделил ужин пополам и придвинул мне поднос.
– Ешьте, Самсон, – тихо сказал он.
Я опустилась на стул по другую сторону от письменного стола.
– Вы пошли в армию, чтобы найти меня? – спросил он.
– Нет. В последнем письме, когда вы сообщили, что Элизабет больше нет, то написали, что вернулись домой. Я не ожидала встретить вас здесь. И была потрясена. Но вы никогда не видели меня, а я вас. В моей внешности нет ничего, что позволило бы вам меня узнать.
– Я могу понять, почему вы назвались Робертом, но отчего взяли другую фамилию?
– Мне не хотелось, чтобы кто-то, услышав мое имя, вспоминал о Деборе Самсон.
Он медленно кивнул, задумавшись.
– Мы больше не будем об этом говорить, – сказал он.
– Очень хорошо, сэр.
– Если все вскроется, я стану отрицать, что знал что-то. Вы сами будете улаживать последствия…
– Конечно. Как и делала всю жизнь, – перебила я.
– Я не смогу вас защитить. Вы должны это понять.
– Меня никто никогда не защищал, генерал. Я всегда могла рассчитывать только на себя.
Он вздрогнул, словно от боли, и чуть ссутулился.
– Это трагедия, мисс Самсон.
– Прошу, называйте меня Робом. Так меня звали братья. И нет, не трагедия. Это победа. Которой я горжусь.
Он ничего не ответил, и мы принялись за еду в тишине.
– Что стало с Моррисом? – осторожно спросила я.
– Он здесь.
Мое сердце подпрыгнуло.
– А Мэгги и Амос?
– Вы знаете, как их зовут?
– Да, сэр. Мэгги приготовила мазь, которая вылечила вашу рану и не дала моей ноге воспалиться.
– Хм-м. Значит, все к лучшему. Она останется при госпитале, в доме Робинсона. Вместе с мальчиком. У Морриса есть опыт в кузнечном деле, так что он будет работать здесь. Их не разделят. Я сказал ему, что нам нужны хорошие люди. Любые. И мужчины… и женщины.
Я чуть не расплакалась, потрясенная добротой генерала и милосердием Господа, но вместо того, чтобы сдаться слезам, еще ниже опустила голову, глотая свои чувства вместе с кусками картошки и ветчины, запивая признательность кофе, вкуса которого не ощущала.
– Как вы
– «Но за того, у кого ничего нет», – закончила я, удерживая новый приступ рыданий. – И это заявили вы. А я лишь напомнила вам эти слова.
Он тяжело вздохнул, но больше ничего не сказал до конца ужина.
– Я останусь вашим адъютантом и все будет по-прежнему? – уточнила я, очистив тарелку и усмирив наконец непокорные чувства.
Мне показалось, что он о чем-то договаривается с собой. А потом он кивнул, всего раз, и спокойно посмотрел на меня:
– Все будет по-прежнему.
Он сказал, что все будет по-прежнему, но все изменилось. Легкость и непосредственность, которые прежде сопутствовали нам в повседневных делах, ушли. Наши разговоры звучали натянуто. Генерал явно не знал, как ко мне обращаться. Чаще всего он называл меня рядовым, а если выйти из положения не удавалось, то Шертлиффом, вообще же старался как можно меньше со мной заговаривать и почти не смотрел в мою сторону. И все же однажды, забывшись, он назвал меня Самсоном. Не Деборой, к счастью, но все же. Агриппа, услышав это, насторожился.
– Самсон? Что за новости? – оживился он. – Я должен услышать эту историю.
Генерал напряженно замер, я похолодела.
– Шертлифф удерживал меня в седле целых шесть часов. – Патерсон пожал плечами. – Он сильнее, чем кажется. Настоящий Самсон, хоть и ловко замаскированный. Это лишь прозвище.
Я согнула руки в локтях, подобно борцам, которые дрались в бараках за деньги, ради увеселения солдат, и Гриппи расхохотался, но генерал отпустил нас без тени улыбки.
Теперь он крайне неохотно давал мне поручения, которые я выполняла прежде. В первые месяцы адъютантства я часто ездила верхом, отвозя письма в Ньюбург и Стони-Пойнт. Я в одиночку переправлялась через реку в Кингсбридже и доставляла сообщения офицерам, стоявшим вдоль нагорья, но, узнав, кто я на самом деле, генерал положил этому конец.
– Это небезопасно, – коротко ответил он, когда я спросила об этом.
– Но… сэр, другие адъютанты начали замечать. И роптать. Вы трижды отправляли Гриппи с корреспонденцией в Кингс-Ферри. Вместо меня.
– Вы еще выздоравливаете. Вы по-прежнему хромаете. Кто ропщет? Вы дадите фору любому адъютанту. Только сегодня утром вы побрили всех мужчин в доме, начистили сапоги и выстирали белье всем офицерам и адъютантам. Кто же ропщет? – гневно повторил он.
Я прикусила губу, сдерживая стоявшие в глазах слезы. Я была безутешна. У меня опять начались месячные. С тех пор как я поступила в армию, кровотечение было едва заметным, и мне мало что приходилось делать, чтобы с ним справиться. Я считала это милостью благоволившего ко мне Господа, понимая, что в действительности причина – в физическом изнурении из-за солдатской жизни. Но теперь, когда я несколько месяцев прожила в Красном доме, где спала в теплой постели и хотя бы раз в день ела досыта, месячные приходили регулярно, будто ставя меня на место.