История Деборы Самсон

Хармон Эми

Я знала это. Джон Патерсон действительно был благородным человеком, но из-за меня он оказался в совершенно непозволительной ситуации. Я нарушала все мыслимые правила, а он потворствовал мне. Но еще хуже – и в то же время невероятнее – было то, что он признался, объявил, что любит меня, и я ехала рядом с ним на протяжении долгих часов, снедаемая восторгом и ужасом от одной этой мысли.

В первую ночь я разложила свою скатку как можно дальше от его постели и поставила седельные сумки у самого входа в палатку. Меня пугала мысль, что он решит не ложиться,

лишь бы избежать встречи со мной, и тогда Агриппа – или другой внимательный наблюдатель – поймет, что что-то неладно. Но когда в лагере все стихло, он проскользнул за полог, снял сапоги и растянулся на постели, которую я для него приготовила.

На следующее утро я пересказала за бритьем наш с Агриппой разговор:

– Он думает, что я огорчила вас. Говорит, вы на взводе всякий раз, когда я рядом.

– Так и есть. – Он поднял на меня свои светлые голубые глаза, и я убрала от его лица бритву, боясь, что от дрожи, бившей меня, рука может дрогнуть.

На следующий вечер он ужинал с генералом Хау и вернулся, когда луна стояла высоко в небе. Я ждала, пока лагерь затихнет и спустится ночь, чтобы уединиться в лесу и спуститься к реке. Я поднялась, чтобы выскользнуть из палатки. Он смотрел на меня.

– Самсон?

– Мне нужно вымыться, – просто сказала я. – И есть еще другие нужды, которые легче удовлетворить в темноте.

– Я пойду с вами и постою на страже.

– Генерал…

Он прижал палец к губам и шикнул на меня, не желая слушать:

– Я пойду с вами.

Я послушно ждала, прижимая к груди мыло и тряпочку для мытья, пока он натягивал сапоги. Корсаж, стягивавший грудь, я сняла, чтобы было легче вымыться, и осталась лишь в штанах и рубашке. Я знала, что не смогу вымыться полностью, потому что одежда не успеет высохнуть, если я ее выстираю.

Мне не требовалось объяснять генералу, что будет странно, если его заметят, но он скрестил на груди руки и остался на месте, когда я углубилась в лес, чтобы справить нужду. Он стоял в той же позе, когда я вернулась обратно.

– Меня не перестает изумлять, что вы продержались так долго, – тихо сказал он. – Я с ужасом думаю, как нелегко вам дались последние полтора года.

– Я решила быть здесь. Все получается, когда ты принял решение.

Мы двинулись к речке, разулись, и я закатала рукава. Генерал снял рубашку и бросил ее на сапоги. Значит, он тоже решил вымыться. Я опустилась на корточки у воды и смочила тряпочку. Мне вдруг стало жарко, у меня перехватило дыхание. Я осторожно принялась мыться, просовывая тряпочку под рубашку, пока генерал беззаботно плескал воду себе на грудь. Тело у него было мускулистое, длинное, без единой унции лишнего жира, грудь чуть поросла волосами. Я взглянула на него, когда он закончил мыться и двинулся назад, к кипе одежды, отряхиваясь на ходу.

– Я скоро, – тихо сказала я.

– Я вас подожду.

– Вы можете отойти? – спросила я. Мне нужно было вымыться ниже пояса, но я не могла и помыслить, чтобы сделать что-то столь непристойное, пусть даже и под одеждой, у него на глазах.

Я услышала, как он поднялся по склону, прихлопнул рукой комара, встряхнул рубашку. Весна выдалась влажной, а лето – жарким, и у воды роились мириады насекомых. Я ослабила пояс штанов и сумела вымыться, не снимая их. Нельзя было считать это настоящим мытьем, но я решила, что и этого достаточно. Закончив и отжав тряпочку, которой мылась, я обернулась,

чтобы посмотреть, ждет ли меня генерал. Он стоял над рекой, неподвижный силуэт на фоне темного неба, но повернулся, услышав, что я приближаюсь.

Одежда на мне была влажной и липла к телу, а волосы растрепались. Рубашка промокла и в некоторых местах казалась почти прозрачной. Я прикрыла груди одной рукой – в другой несла башмаки. Бросив их в траву, я сунула ноги внутрь, решив не застегивать пряжки, но, когда распрямилась, генерал стоял спиной ко мне, и во всем его теле чувствовалось напряжение. Я потянула за рубашку, чтобы отлепить ее от тела. Ленты, которой я стягивала волосы, нигде не было.

– Вам никому нельзя показываться на глаза, – прошептал он сдавленным голосом.

Не требовалось спрашивать, почему он так думает.

Он прошел за мной в палатку, дрожащими руками застегнув полотнище входа.

А потом развернулся.

Он бросился ко мне так неистово, что я почти взлетела в воздух в его объятиях, прижалась бедрами к его бедрам, животом к его животу, грудью к его груди, и башмаки с глухим стуком свалились у меня с ног.

Его губы, вжавшиеся в мой рот, показались и знакомыми, и чужими. Я знала форму его рта, звук его голоса, рокот дыхания и запах кожи. Я много раз разглядывала его черты, но поцелуй открывал нечто иное, новое, и мы вновь сблизились так, как уже делали прежде, дрожа от нетерпения и неистовства.

– Бог мой, Самсон. Что мне с вами делать? Что, черт возьми, мне остается?

Это был стон, мольба, которую он прошептал, не отрываясь от моих губ. Он отстранился, прижался ртом к моей шее, будто хотел перевести дух, овладеть собой, но я не захотела оставлять его губы и, обхватив его лицо, вновь притянула его рот к своему.

– Я не знаю, как это делать, – шепнула я, еще крепче сжимая ладонями его голову, призывая к себе. – Но хочу научиться.

– Вы хотите научиться?

– Да. Я хочу, чтобы вы мне показали.

Он тихо застонал, и от этого стона по моему телу разлилось наслаждение.

– Делайте то, что вам нравится, – прошептал он.

– Я не знаю, что мне нравится, – ответила я, но он мотнул головой, отметая мои слова, и нежная ласка его губ, чуть коснувшихся моего рта, наполнила меня теплом.

– Вы все знаете, – парировал он.

Мне нравился жар его тела. Нравилось касаться его лица. Нравилось быть рядом, и я дотронулась языком до изгиба его губ, проверяя, понравится ли мне это. Тогда он принялся пробовать меня на вкус, так же, как я пробовала его, и его губы искали и упивались, а я перестала отмечать, какие еще открытия были мне уготованы, и вместе с ним отдалась поискам новых чудес.

Я верю, что нет ничего чувственнее поцелуя. С ним не сравнится даже единение плоти, даже принесение брачных клятв. Когда соединяются губы, мало что можно скрыть, а я не хотела ничего больше скрывать. Только не от него.

Он сжал в кулаках ткань моей рубашки, и его пальцы скользнули под нее, затанцевали по нежной коже у меня на спине. Он опустил ладони мне на бедра, обхватил округлости ягодиц, потом провел большими пальцами по свободным от корсета грудям, но, когда я уже решила, что теперь мы опустимся на колени и отдадимся во власть все громче звучавшей в нас барабанной дроби плотского вожделения, генерал оторвался от моих губ, обхватил руками мои запястья, прижался шершавой щекой к моей щеке: