История Деборы Самсон
Шрифт:
– Дебора, прошу. Прошу, помогите мне. Я не могу это сделать. Я не стану этого делать.
Я кивнула и отступила, повинуясь ему, пусть и вопреки собственному желанию, не понимая, чего именно он не мог сделать. Мы стояли в липкой тьме, тяжело дыша, словно продолжая борьбу, а потом он выпустил мои руки, и мы разошлись и улеглись каждый в своем углу. Но когда мы замерли, глядя в черную пустоту, чутко прислушиваясь друг к другу, я заговорила – так тихо, что гул заснувшего лагеря звучал громче моего шепота:
– Чего вы не можете сделать, сэр?
– Женщина, – взмолился он, – не называйте меня сэром.
Я проглотила «Да, сэр», уже готовое сорваться у меня с языка.
– Я не опрокину вас на спину и не овладею вами, как лагерной шлюхой, – признался он едва слышным голосом. – Этого я делать не стану.
Он хотел смутить меня, хотел наказать нас, и у него это почти получилось.
– Неужели и правда есть лагерные шлюхи? – спросила я.
– Есть. Вы не участвовали в операциях, в которых могли бы с ними столкнуться. Марш до Йорктауна был быстрым. К тому же вы состоите в легкой пехоте, а она всегда идет впереди. Шлюхи тащатся сзади. Откровенно говоря, я тревожусь, что с ними станет, когда все это закончится. Война тянется так долго, что уже стала для них образом жизни. У некоторых из них есть дети шести-семи лет. И они тоже следуют за армией. Им не к чему и некуда возвращаться.
– Как и мне, – прошептала я. – Пожалуй, я тоже уже стала лагерной шлюхой.
– Не говорите так.
Мы замолчали, хотя ни он, ни я не готовы были заснуть.
– Вы… когда-нибудь испытывали нужду в их услугах? – спросила я.
– Нужду? Да. Но я ее не удовлетворял. Я бы не поступил так с Элизабет.
Во мне волной поднялось чувство вины, и я ощутила укол совести.
– Джон?
– Да?
Казалось, ему приятно, что я обратилась к нему по имени.
– Что бы подумала о нас… Элизабет?
– Ох, Самсон. Вас это мучает?
– Да, сэр, – призналась я.
Он помолчал, а когда снова заговорил, его голос звучал задумчиво, но без прежнего напряжения:
– Меня многое терзает, но только не мысль об этом. Я не предал Элизабет, и вы тоже ее не предали. Элизабет была бы рада за нас. Она вас обожала.
– Она обожала вас. Думаю, я любила вас с самого начала, потому лишь, что она любила. Ее любовь звучала в каждой строчке и в каждом упоминании, в каждом письме.
Он не стал соглашаться, не стал и возражать, но промолчал, ожидая, что я продолжу.
– Что, если бы она не умерла? Что, если бы находилась здесь? – спросила я.
– Ее здесь нет, – мягко проговорил он. – И никогда не будет. Неважно, что мы с вами станем делать – или не станем, – ее уже не вернуть.
Я так долго обдумывала эти слова, что подумала, не задремал ли он.
– Но ведь я не должна любить вас так, как люблю? – спросила я.
– Как – так?
– Я любила преподобного Конанта. Я нежно его любила. А еще дьякона Томаса, хотя он не всегда мне нравился. Любила Нэта, и Финеаса, и Иеремию. Любила их всех – и продолжаю. Я любила по-разному. Кого-то больше, кого-то меньше. Но вас я люблю иначе. Это чувство мне ново. Оно как гора, которая придавила мне грудь. Я не думала, что любовь бывает такой.
– Она не такая, – прошептал он. – Да простит меня Господь, но обычно она не такая.
Упоминание
Оно меня заворожило.
То, что он выразился столь грубо, описывая плотские потребности, должно было поколебать мои романтические представления. Я знала, что он этого добивался. Но его слова пробудили во мне странное влечение. Даже в мечтах я никогда не представляла, что кто-то будет желать меня. То, что генерал – мужчина, которого я любила неистово, – желал меня, казалось чудом. Я не могла ни о чем больше думать.
Следующим вечером он мерил шагами лагерь, а я трепетала, ожидая его возвращения. Когда полы палатки наконец распахнулись – лагерь давно затих, – я поднялась и шагнула к нему, отчаянно желая коснуться и боясь, что стоит мне это сделать, как он немедленно уйдет.
– Вы еще не спите, – упрекнул он меня.
– Да, сэр… да, Джон.
Он низко опустил голову, но потянулся к моей руке, будто не мог с собой совладать.
– Я хочу снова поцеловать вас, – прошептала я. Тьма лишила меня стыда.
– Я тоже хочу этого. Хочу большего и потому не могу начать.
– Можете, – возразила я. – То есть… я хочу этого.
– Дебора.
– Я не слишком… женственна… с виду, – пробормотала я. – Вы из-за этого колеблетесь?
Он лишь хмыкнул, но мне показалось, он едва не рассмеялся, услышав мои слова.
– Думаю, мое тело знало, что вы женщина, задолго до того, как я это понял.
Я изумленно охнула:
– Неужели?
– Меня окружали мужчины всех видов и размеров, и привлекательные… и не слишком. Но моя плоть никогда не реагировала на них. А вас я заметил. Это было странно, и потому я решил к вам присмотреться. – Он смущенно покачал головой. – Я мерз. Недоедал. Спал так мало, что мог бы закрыть глаза и заснуть стоя. Но никогда прежде ничто в моем теле не вздрагивало от близости другого мужчины. Вы не сумели меня провести, хотя я и не сразу разобрался, в чем было дело. Мое тело знало, кто вы, даже когда разум отказывался в это поверить.
– Но ваше тело реагирует так на всех женщин? – потрясенно выдавила я.
– Нет. Не на всех. Но опять же… такого никогда прежде не случалось по отношению к товарищу. Я преклоняюсь перед многими. Некоторых люблю. Кого-то даже боготворю, считаю героями. Генри Нокса, генерала Вашингтона, Натаниэля Грина. Я смотрю на них с восхищением, а восхищение в чем-то напоминает влюбленность. Но никогда прежде мне не хотелось овладеть другим мужчиной, не хотелось попробовать его губы на вкус.
Я чуть не застонала в голос, а он отвернулся, чтобы уйти.
– Я думала, что поцелуи будут мне ненавистны, – быстро призналась я.
Он замер:
– Почему?
Я помотала головой. Это нельзя объяснить.
– Потому… потому что… мне казалось, поцелуй означает зависимость. И власть. Я не знала, что буду чувствовать это.
– Что именно?
– Я словно лечу… и преображаюсь… и я свободна. И я никогда не думала, что буду хотеть… – Я замялась, подыскивая верное слово.
– Хотеть – чего? – переспросил он мягко.
– Хотеть… вас. Вас всего, целиком. Мое тело томится по вашему телу. Кожа жаждет вашей кожи. Губы хотят касаться ваших губ. Мне ничто не претит. Ничто не кажется неприятным. Если честно, мне ничего в жизни еще не хотелось так сильно.