История диофантова анализа от Диофанта до Ферма
Шрифт:
— Ты ел медвежьи сердца?
— Нет, однако, — оглядываясь по сторонам, тихо отвечает Лука, вопрос ему явно неприятен. Проводник боится, что наш разговор услышат.
— Значит, ты считаешь себя слабеньким?
Хмурое лицо проводника светлеет — он очень силен. На стоянке я видел, как Лука, распутывая упряжь, легко поднял оленя.
— Значит, человек бывает сильным не только от медвежьих сердец?
И опять Луке не нравится вопрос. Он думает, что я не верю в сверхъестественные свойства медвежьего сердца, это ему неприятно, и он дипломатично замечает:
— Сила у меня от отца, однако. Отец был знаменитым охотником, он медвежьи сердца ел. Сильный был, однако, очень сильный,
Лука подозрительно разговорчив, глазки блестят, похоже, сегодня не обошлось без «пирта»…
А праздник тем временем продолжается: присутствующие поздравляют охотника, поздравляют друг друга. Мне наливают в жестяную кружку остро пахнущую жидкость, отрезают кусок дымящегося медвежьего мяса. Медвежатина хотя и жестковата, но довольно вкусна, особенно понравился копченый медвежий окорок. Я отдаю должное кулинарным способностям жены Ивана, которая сидит рядом со мной и внимательно следит, чтобы моя миска не пустовала. Я уничтожаю жареную медвежатину с негаснущим аппетитом, и миловидной хозяйке скучать не приходится.
Внезапно разноголосица стихает, Лука, припадая к моему плечу, шепчет, что сейчас произойдет торжественная церемония съедания медвежьей головы. Ее приносят на берестяном подносе две молоденькие девушки. Голова сварена целиком; герой дня выходит вперед, кланяется и обращается к голове с длинной речью. Мне переводят; охотник приносит свои извинения медведю за то, что его убил, говорит, что не мог поступить иначе, просит, чтобы медведь не обижался и не сетовал на участь горькую. Охотник умолк, еще раз низко поклонился, гости, вооружившись ножами, стали отрезать для себя куски мяса. Взглянув на медвежью башку с разинутой пастью, с вытаращенными глазками, я почувствовал, что уже вполне насытился и не в состоянии больше съесть ни кусочка. Гости быстро оголили медвежий череп, Лука тронул меня за руку. Он что-то бормотал, но «пирт» сделал проводника косноязычным, и я толком его не понял. Выручила жена охотника, перевела:
— Без разрешения охотника, убившего медведя, глаза и нос зверя никому нельзя трогать. Эти лакомства предназначены только для почетных гостей, и охотник сам решит, кому их дать.
От этих слов мне стало не по себе, я беспокойно завертелся на месте, а Лука тем временем что-то сказал охотнику, тот заулыбался, взял поднос с медвежьей головой и подошел ко мне.
— Муж просит вас скушать медвежьи глаза, — любезно перевела супруга, сглатывая слюну от предвкушения изысканного блюда. — А нос он скушает сам. Такова воля добывшего зверя охотника, отказываться нельзя. Обидится, однако…
От этого предложения меня бросило в пот, но что поделаешь — положение безвыходное. Подавая мне пример, охотник аппетитно зажевал медвежий нос. Содрогаясь от отвращения, я взял с подноса скользкий медвежий глаз и, давясь, откусил кусок, как от яблока. Невероятное ощущение! Челюсти свело судорогой, присутствующим казалось, что я радостно улыбаюсь, но, честное слово, мне было совсем не до того. Призвав на помощь все свое самообладание, я силился усмирить взбунтовавшийся желудок. Охотник в этот момент вновь поклонился, похоже, уже не медведю, а мне, проговорив длинную фразу, виновато развел руками.
— Он очень извиняется перед вами, что не сохранился второй глаз, — перевела женщина. — Он не виноват — глаз разбила пуля.
— Скажите вашему мужу, что он великий охотник, таких охотников я никогда не встречал. Скажите, что я очень благодарен ему за приглашение на этот замечательный праздник и особенно за то, что он попал медведю прямо в глаз, — простонал я и, вконец обессиленный этой тирадой, откинулся на оленьи шкуры.
В тайге, на берегу речки
Мы идем уже несколько часов, а до заимки еще далеко. Лука, идущий впереди, прокладывает лыжню. Он нагружен мешками, как верблюд, кроме того, у него два ружья — тульская бескуровка шестнадцатого калибра и многозарядный малокалиберный карабин — мощное нарезное оружие: в тайге может случиться всякое… Несмотря на нелегкую ношу, Лука идет легко, не задевая поникших под тяжестью снеговых шапок ветвей деревьев. Мне это не удается, и я похож на молодого Деда Мороза.
Тайга в зимнем уборе — сказочное, дивное зрелище, хотя, пожалуй, слишком суровое для сказки. Подавленный ее первозданным величием, чувствуешь себя слабым, тщедушным, но ощущение одиночества, неуверенности в своих силах, рожденное белым безмолвием, исчезает, когда берешь в руки ружье. Вмиг отлетают прочь все сомнения, опасения, колебания, оружие придает уверенности, в твоих руках могучая сила, и пусть только попробует кто напасть: глаз зорок, рука не дрогнет, ружьишко не подведет.
К вечеру сквозь плотный заслон ельника пробиваемся на поляну, Лука останавливается, достает подаренные мной папиросы:
— Однако, пришли. Закуривай, друг.
— Где же твоя избушка?
— Заимка? Вот она! — Лука указывает на снежный бугор. Саперной лопаткой разгребаем снег, он слежался, приходится прорубать в снегу настоящие ходы сообщения. Через полчаса в заимке уже весело потрескивают сухие поленья, огонь печурки-плиты наполняет комнатку живительным теплом. В заимке чистота и порядок. Здесь путник всегда может обогреться, переждать непогоду, сварить похлебку, вскипятить чай, отдохнуть. В заимке хранится запас топлива, продуктов, дроби, пороха. По неписаным законам тайги каждый, кто побывает в избушке, должен, уходя, оставить в сенях вязанку дров, немного муки или других продуктов, пополнить израсходованные охотничьи припасы.
Закончив осмотр своего хозяйства, Лука убеждается в том, что все на месте.
— А может, здесь никого не было?
— Были, однако. Порох в банку досыпали, пачку пыжей оставили.
Я с наслаждением растягиваюсь на лавке, но блаженство длится недолго, нужно вставать и готовить ужин. Лука времени напрасно терять не намерен, собирается ставить капканы — разве допустит охотничье сердце, чтобы они всю ночь пролежали в сенях? Притащив капканы в избу, Лука тщательно их осмотрел, почистил, что-то подкрутил, подвинтил. Я никогда не видел, как устанавливают ловушки, хотелось пойти с Лукой, но усталость давала о себе знать, к тому же у охотника-капканщика есть что-то общее с рыболовом: сиди и жди, когда рыбка клюнет, может, и не клюнет, но авось клюнет…
В общем, Лука ушел, а я остался в заимке. Полежал, полежал и встал — спать не хотелось. Ни с того ни с сего я решил сделать пельмени, до сих пор не понимаю, зачем это мне понадобилось. Кулинар я не бог весть какой, любой сибиряк мне в этом деле фору даст, пельмешки здесь готовят впрок тысячами, в кафе счет идет на сотни. Официантки, когда речь заходит о пельменях, спрашивают: «Вам одну-две сотни?» Тогда у Луки я провозился с пельменями чуть ли не всю ночь, возвратившийся Лука, застав меня за этим занятием, удивился, но спрашивать ни о чем не стал, хотя я по неопытности извел едва ли не весь запас муки, а мяса мне просто не хватило.