История довоенного Донбасса в символах. Точки
Шрифт:
Егор вытер пот со лба, и сбросил с плеч подтяжки.
– Сколько ещё осталось? – спросил он у кроткого Кокина.
Ответил, как всегда, Мокин:
– Семнадцать… Нет, шестнадцать месяцев…
Пашка в свои шестнадцать месяцев утверждал своё существование всевозможными способами, не замечая быстрого течения времени. Можно ли было тогда Егору надеяться на остановку в развитии сына, чтобы никогда-никогда не почувствовать внешнюю пропасть, появившуюся незаметно и разраставшуюся стремительно, ещё задолго до рождения Пашки, когда уже можно было снимать с антресолей дорожную сумку и
Ловким щелчком, как вот если в шахматную партию ввести новую, ранее неизвестную фигуру, появилось: «Ребёнок». Егор думал, что подача пришла извне, или же его супруга колебалась, а кто-то из знакомых удобрил её решение. Через два, или три месяца квартира превратилась в банановую республику, и отсутствие половых актов в семейной постели радовало Егора, облегчало его собственное существование. Даже со всеми преимуществами – он попался. Выборочная болезнь: жена болела беременностью. Егор соригинальничал; версия для печати: переночевал у знакомого, мы подчёркиваем дважды, у знакомого на даче. Злился на жену, за то, что легко определила измену. Злоба Егора была бессильной и бессмысленной. Также, как и тогда, он ощущал, то же самое по отношению к старому географу – злился, за то, что тот был прав.
Нельзя же быть таким мудрым, в конце концов!..
Рубашку можно было выбрасывать. Наплевав на обширные пятна пота, Егор лежал на столе, освобожденном уже от бумаг, глупо улыбаясь одной стороной губ, пялился в потолок. Он увернулся. Пули ушли в «молоко». А думал – не разгрести и до утра. Всё равно без толку – придут и скажут: все бумаги за десять лет. Еще один день возни до поздней ночи, ещё несколько литров кофе, ещё несколько пачек сигарет…
– Тебе очень идут подтяжки, – произнесла негромким чувственным (ну, разумеется!) голосом неслышно подошедшая Анжела. Оперлась ладонями на стол.
Егор не видел, но был уверен: одна стопа в туфельке на шпильке обязательно поставлена на носок, детское кокетство, Зойка, секретарша делает точно также…
– Егор Михайлович, нам можно идти? – подал голос то ли Кокин, то ли Мокин.
– Куда? – тупо переспросил Егор.
Ему не ответили, Антон профессионально спровадил менеджеров домой.
– Я подтяжки с сына срисовал, – проговорил Егор. – Увидел, как на нём смотрятся, пошёл и себе купил. А раньше…
Он замолчал, потому что вспомнил о планах Антона. Сейчас поздним вечером никому из оставшихся в офисе спать не хотелось, чрезмерное возбуждение, легко переводимое в нужное русло – как вот если перевести стрелки на железнодорожном полотне. И без того, все, что мог Егор, выжал из людей, теперь лежит на столе и рассказывает о подтяжках, – не издевательство ли?
Удивительно – его просили остаться, выпить чашечку кофе. У Егора не было никакого желания делить Анжелу с Антоном. «Сейчас, только домой схожу»,– пообещал он. Антон прищурился: «Точно домой?..»
Егор действительно отправился домой…
Армия должна доказать свою эффективность и необходимость только в случае войны. Каждый человек – это армия в миниатюре. Боевые действия для него – доказательство того, что он существует. Если у тебя есть проблемы, значит, ты существуешь.
С радостным облегчением Егор упивался тем, что избавился от воинской повинности без помощи сына. Пусть Пашка появился для того, чтобы склеить разваливающуюся семью, но не для того чтобы папа не ходил в армию. Тот, кто щелчком подкинул волшебное «ребёнок», с не меньшей ловкостью подсказал вот это: жить для ребёнка. В семьях, над этой формулой просто не задумываются, потому что – естественно. В противном случае, когда двое живут ради третьего, и больше ничего нет, появится обратный исцеляющий эффект.
Так один за другим появлялись наркотики: каждый последующий изобретался, чтобы излечивать от предыдущего. Жёсткий, обременительный союз, порочный, если смотреть сквозь призму морали, порочный вдвойне, потому что в этом замешана кровь. Кровь мамы и кровь папы. Забавно: слова «кровь» и «кровать» имеют в своём происхождении что-то общее…
Можно уехать, думал Егор, исчезнуть из поля зрения сына на несколько месяцев, или лет, и вернуться денежным вмешательством, когда Пашка шагнёт возрастом на полосу меркантилизма. Доказать свою любовь проще всего либеральными ценностями, но рано или поздно объект любви распознает признаки дешёвого популизма, и поймёт, что любовь к детям – обычный страх перед беспомощной старостью…
Егор не заметил, как свежесть ночного парка у ДК металлургического комбината сменила лента детей, возвращающихся с дискотеки. Темнота была почти полной, лишь тлели подкуренные сигареты – Егор, и распознал подростков, возвращающихся с дискотеки, по запаху сигарет, да ещё по сленгу, ему уже непонятному. Ему было рано вступать в тот брюзжательный период, подведённый убедительной чертой: нет, такими мы не были. Представляете, они на вопрос «как дела» отвечают: «Бензопила». После долгосрочного рабочего дня в конторе Егор мог и вовсе не заметить обилие представителей поколения, готовящегося сменить его поколение, однако вместо «бензопильного» вопроса прозвучал вопрос о времени, и ответ был настолько несуразен, как и наручные часы на запястье когтистого бомжа…
– Двадцать две минуты четыреста восемьдесят шестого…
Продолжив движение, Егор развернулся к тинейджерам, сделав несколько шагов спиной вперёд. Он не смог определить ни спрашивающего, ни ответившего, все они превратились в сплошную массу, приготовленную для возвращения по родительским квартирам. Взорвалась петарда, вызвав девчачий визг, и вспышку, немногим дольше вспышки фотоаппарата. Егор и сам не понял, как он настолько точно определил незначительный временной промежуток, незаметный человеческому глазу.
– Мужчина, не подскажете, сколько времени?..
– Нет, у меня нет…
– Хоть приблизительно, сколько, двенадцать, час?
– Даже так я не в силах вам помочь.
– Да ты что, хрень старая, не можешь вспомнить, во сколько из дому вышел?! – заорал Егор на всю пустынную ночную улицу.
Мужчина в длиннополом пальто на фигуре, и с ярко выраженным испугом на лице отступал от него, не вынимая рук из карманов, блуждал глазами по сторонам, в поисках вымирающих в ночное время милиционеров.