История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим

Теккерей Уильям Мейкпис

Не успела еще скрыться процессия священнослужителей, как юный Каслвуд, перепрыгивая через скамьи, бросился к Эсмонду и повис у него на шее.

– Милый, дорогой Гарри!
– воскликнул он.
– Так, значит, ты вернулся? Ты был на войне? Ты возьмешь меня с собой в следующий поход? Почему ты нам ничего не писал? Пойдем скорей к матушке.

Мистер Эсмонд не мог произнести ничего, кроме "да благословит тебя бог, мой мальчик", - до того растрогала его искренняя радость Фрэнка; но сердце его, переполненное благодарной нежностью к мальчику, холодело в предчувствии второй встречи, которая сейчас должна была произойти, ибо он не знал, не оттолкнет ли его вдова вновь так жестоко, как год тому назад.

– Как хорошо, что вы приехали к нам, Генри, - сказала леди Эсмонд.
– Я так и думала,

что вы приедете.

– Мы читали, что флот прибыл в Портсмут. Почему ты не приехал прямо из Портсмута?
– спросил Фрэнк, или, вернее, милорд виконт, как его теперь следовало называть.

Эсмонд и сам об этом думал. Он с радостью отдал бы один глаз за то, чтобы вновь увидеть дорогих его сердцу друзей, но леди Каслвуд запретила ему переступать порог ее дома, и, помня об этом, он не смел нарушить ее волю,

– Вам стоило только позвать, и вы знаете, что я тотчас был бы здесь, сказал он.

Она протянула ему руку, свою нежную, маленькую ручку, украшенную одним только обручальным кольцом. Ссоры как не бывало. Год отчуждения и муки остался позади. Да они никогда и не разлучались. Все это время его госпожа была с ним, в его мыслях. Всегда, всегда. И в тюрьме, и в походном лагере, и на берегу, перед схваткой с неприятелем, и на море, в торжественной тишине звездной ночи, или когда он ловил глазами первый луч зари, и даже за столом, во время дружеской пирушки, даже на представлении в театре, где он пытался уверить себя, что есть глаза ярче этих. Быть может, и есть такие глаза, есть, быть может, и лица, прекраснее этого, но ни одного нет милее, как нет и голоса нежней, чем голос его возлюбленной госпожи, сестры, матери, божества его юности. Теперь она уже не была для него божеством, потому что он узнал ее слабости и потому что размышления, горе и рожденный горем опыт сделали его старше ее; но, быть может, он сильнее любил теперь женщину, нежели когда-то почитал божество. Как это? Отчего? Где сокрыта таинственная сила, которая одну маленькую ручку делает для нас дороже всех других? Кто может разгадать эту тайну? Его госпожа была здесь, рядом, и ее сын, его дорогой мальчик, тоже. Она была рядом, плачущая и счастливая. Обеими руками она держала его руку; он чувствовал теплоту ее слез. Все забылось в радости примирения.

– А вот и Утконос, - сказал Фрэнк.
– Вот и Тэшер.

И верно, к ним подходил Тэшер, поскрипывая своими высокими каблуками. Мистер Том снял уже свой стихарь и явился в черном одеянии и большом черном парике. Как мог Гарри Эсмонд хоть на минуту почувствовать ревность к этому человеку?

– Дай твою руку, Том Тэшер!
– воскликнул он. Капеллан отвесил ему глубокий и весьма учтивый поклон.

– Я счастлив видеть капитана Эсмонда, - сказал он.
– Молодой лорд и я читали "Reddas incolumem precor" {Возврати невредимым, молю (лат.). } и думали при этом о вас. Вы вернулись, увенчанный гадесскими лаврами; узнав, что вы направляетесь к тем берегам, я пожалел, отчего я не второй Септимий. Милорд виконт, я надеюсь, ваша милость помнит: "Septimi, Gadesaditure mecum?" {Ты в Гадес со мной плыть готов, Септимий? (лат.).}

– Есть на земле уголок, что мне милее Гадеса, Тэшер, - сказал мистер Эсмонд.
– Он числится в приходе вашего преподобия, и там прошли наши юные годы.

– Дом, полный для меня столь священных воспоминаний, - сказал мистер Тэшер (и Гарри вспомнил, сколько раз отец Тома задавал ему там порку), - и находящийся вблизи обиталища моего достославного покровителя и моей высокопочитаемой покровительницы, всегда останется для меня самым дорогим приютом. Однако же, сударыня, служитель ожидает, пока ему позволено будет запереть за вашей милостью ворота.

– А Гарри пойдет к нам ужинать. Ура! Ура!
– вскричал милорд.
– Матушка, я побегу вперед и предупрежу Беатрису, чтоб она нацепила все свои ленты. Беатриса у нас теперь фрейлина, Гарри. Ох, и кривляка же она стала!

– У вас душа никогда не лежала к церкви, Гарри, - сказала вдова своим низким певучим голосом, когда они вдвоем шли по дороге в Уолкот; и ему то казалось, что они вовсе и не расставались, то - что целые века прошли в разлуке.
– Я всегда думала, что призвание ваше не в этом и что было бы грешно держать вас в стороне от мира.

В Каслвуде вы зачахли бы с тоски и досады; выйти в жизнь, завоевать себе имя - вот что вам нужно было. Это я говорила и моему дорогому лорду. Он так любил вас! Ведь это была его воля, чтобы вы остались с нами.

– Я ничего лучше не желал, как остаться с вами навсегда, - сказал мистер Эсмонд.

– Нет, Гарри, лучше, что вы уехали. Если в мире вы не найдете покоя, вы будете знать, где вам искать его; но тот, кто умеет столь смело мыслить и пламенно желать, должен изведать мир прежде, чем счесть себя усталым от него. Вам остаться на всю жизнь в деревне капелланом и домашним учителем? Об этом нечего было и думать, а если я думала, то лишь из себялюбия. В ваших жилах течет кровь Эсмондов, кузен, а эта кровь всегда бурлила в молодости. Взгляните на Фрэнсиса. Ему всего пятнадцать лет, но мне уже стоит труда удерживать его в гнезде. У него только и разговору, что о боях и развлечениях, и ему не терпится попасть на войну. Быть может, они с молодым лордом Черчиллем будут участвовать в следующем походе. Лорд Мальборо много сделал для нас. Вы знаете, как он и его супруга были добры ко мне в моем горе. И не только они, но и ваша... вдова вашего отца. Поистине друзья познаются в несчастье. Леди Мальборо мы обязаны тем, что Беатриса получила место при дворе; Фрэнк же пользуется покровительством милорда камергера. А вдовствующая виконтесса, вдова вашего отца, обещала позаботиться о вас разве она не сдержала обещание?

Эсмонд сказал: о, да! В настоящее время леди Каслвуд расположена к нему очень благосклонно.

– А если настроение ее изменится, как это часто бывает с дамами, весело добавил он, - у меня теперь хватит силы самому нести свою ношу и подвигаться вперед. Шпага едва ли мне в этом поможет. Не так уж я склонен к бранному делу, но разве мало иных поприщ, на которых может преуспеть молодой человек, не лишенный способностей и получивший хорошее образование? Я убежден, что так или иначе пробью себе дорогу.
– И в самом деле, у мистера Эсмонда уже нашлись покровители и в армии и среди разных влиятельных особ, и он тут же поведал своей госпоже об открывшихся перед ним заманчивых перспективах. Они шли медленно, рука об руку, так, как будто никогда и не расставались, и сизые сумерки смыкались вокруг них.

– Вот уже и дом близко, - продолжала она.
– Я знала, что вы приедете, Гарри, хотя бы... хотя бы для того только, чтобы сказать, что вы простили мне мои жестокие речи... там, в тюрьме, после того как произошло это ужасное несчастье! Я в ту пору почти обезумела от горя. Но теперь я все знаю... мне рассказали. Злодей, имени которого я не хочу произносить, сам говорил об этом: как вы пытались предотвратить ссору и готовы были отвести ее на себя, бедное дитя мое; но на то была господня воля, чтобы я понесла наказание и мой бедный лорд пал от меча убийцы.

– Он благословил меня на смертном одре, - сказал Эсмонд.
– Хвала всевышнему за этот прощальный дар!

– Аминь, аминь! Милый Генри, - сказала миледи, прижимая к себе его руку.
– Я и это знаю. Мистер Эттербери, присутствовавший при его кончине, рассказал мне. И я тоже возблагодарила господа и с тех пор всегда вспоминаю об этом в моих молитвах.

– От скольких горьких ночей я был бы избавлен, если б вы сказали мне эти слова раньше!
– сказал мистер Эсмонд.

– Я знаю, знаю, - ответила она, и в голосе ее прозвучало столько кроткого смирения, что Эсмонд тотчас же раскаялся в том, что посмел упрекнуть ее.
– Я знаю, как я была тогда несправедлива; и я тоже немало выстрадала, дорогой мой, Я исповедалась мистеру Эттербери - больше я вам не смею сказать. И он... я решила, что не стану ни писать, ни навещать вас, так было лучше, раз уж мы разошлись. Но я знала, что вы вернетесь, Гарри, сознаюсь вам. Здесь нет ничьей вины. И сегодня, когда хор пел: "Когда возвращал господь плен Сиона, мы были как бы видящие во сне", - я подумала: да, точно во сне, точно во сне. А хор пел дальше: "Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью; с плачем несущий семена возвратится с радостью, неся снопы свои", - и я подняла голову от молитвенника и увидела вас. Я не удивилась, что вижу вас. Я знала, что вы придете, дорогой мой, и я видела золотое сияние солнца вокруг вашей головы.