История ислама. Т. 3, 4. С основания до новейших времен
Шрифт:
Но решительный оборот крестовых войн был обусловлен не только его военными подвигами. Ему неотъемлемо принадлежит другая заслуга: влиянием собственной могучей личности, своим примером и поступками, равно как решительными мерами, он сделал для магометан войну с христианами вопросом веры и возбудил усердие их до фанатизма как раз в тот момент, когда у противников это наиболее могущественное побуждение начало ослабевать и легкомыслие, безнравственность, даже бесчестность стали перевешивать у большинства.
Правда, и до Нуреддина [113] неоднократно делались попытки придать борьбе с неверными несколько более оживленный характер, путем пробуждения религиозного пыла: когда султан Мухаммед велел Маудуду проникнуть в Сирию, то это было обусловлено, по крайней мере отчасти, беспокойным движением в всегда строго правоверном Багдаде, а когда Зенги в 532 (1138) г. нуждался один раз в подкреплении с востока, то этот опытный политик пробовал не без успеха снова воспользоваться народною массой столицы халифата, чтобы оказать желаемое давление на правительство востока. Но это были мимолетные явления, не имевшие дальнейшего значения; обыкновение магометанских хищнических государств Сирии не стесняться в заключении союзов с франками, как только это представлялось выгодным для себялюбивых целей, едва ли могло способствовать на самом поле войны усилению чувства,
113
Дальше, по примеру Мюллера, введено общепринятое и общеизвестное чтение этого имени. (Примеч. ред.)
В скором времени воодушевление «в борьбе за дело Божие» было распространено благочестивыми мусульманами в народные массы не только там, где за эмира молились, как за государя; письма его, отчеты о его победах и, как кажется [114] , популярные рассказы, описывавшие покорение Сирии и Месопотамии первыми правоверными под начальством Абу Бекра и Омара, рассказы с романтическими прикрасами и с прозрачной целью ближайшего полезного применения, возбудили воодушевление далеко за пределами Халеба и Мосула; вообще народное настроение в ближайших провинциях усилилось настолько, что в 559 (1164) г. Ортокид Хисн-Кефы не смел отказать Нуреддину в просьбе о помощи, хотя ему не было никакой выгоды в дальнейших победах и без того слишком сильного соседа; жители же Дамаска, которым и так наскучили слабые Тогтегиниды, еще за десять лет до этого (549 = 1154 г.) сами призвали сына Зенги, чтобы он присоединил их владения к своему государству.
114
Cp.: de Goeje (de Гуэ), «M'emoires d’histoire et de g'eographie orientales», № 2, Лейден, 1864, c. 38.
Тот, в ком мусульмане видели истинного героя веры, естественно представлялся христианам совсем в другом свете. Но если даже дешево оценивать его, нельзя его упрекнуть в жестокости или слепой мстительности даже в отношении к этим смертельным врагам. Страшная кровавая баня в Эдессе и полное разорение этого города (541 = 1146/47 г.) по взятии его, в наказание за необдуманное восстание его после смерти Зенги, соответствовали военным нравам и к тому же могли казаться ему неизбежными с политической точки зрения; убиение многих христианских пленных в ответ на бессовестное нападение Бодуэна при Баниясе [115] на доверчивых мусульман, рассчитывавших на соблюдение заключенного перемирия, было справедливым возмездием; в других же случаях он никогда не провинился в какой-либо крупной жестокости. Но для христиан, изгнание которых из Сирии и Палестины было целью его жизни, он был всегда непримиримым врагом. Если он заключил союз с королем Малой Армении, то только для того, чтобы вредить крестоносцам; если он вел войну против мусульманина, сельджука Килидж Арслана II (560 и 568 = 1165 и 1172/73 гг.) [116] , то он имел лишь в виду удержать его от постоянных хищнических нападений на Данишменда Сивасского и таким образом достигнуть необходимого единства для борьбы с византийцами и крестоносцами. Если стремления его и были направлены только на борьбу с ненавистными франками, то все же он был чересчур проницательным воином и хорошим политиком, чтобы надеяться достичь действительных успехов только наступательным образом действий.
115
Куглер, История крестовых походов. Бодуэн не только похитил скот, но убил также безоружных людей; таким образом, это было коварное нападение с целью убийства, а не простое нарушение перемирия.
116
Упомянутый у Кутлера еще другой поход (на Марата и его окрестности) упомянут только у Вильгельма Тирского (Вилькен, Gesch. der Kreuzz"uge, Лейпциг, 1819), который считает завоевание этого города и некоторых других местностей исполнением плана Нуреддина, взлелеянного им гораздо раньше. Остается в сомнении, заключалось ли здесь дело также в том, как я предполагаю, чтобы положить предел захватам всегда готового воевать государя Иконки, или побудительная причина была иная; восточные источники хранят насчет этого полное молчание.
У него никогда не было недостатка в мужестве вступать в бой с закованными в даты христианскими всадниками, которых все боялись: личная храбрость была этому высокому, сухощавому, почти безбородому человеку в столь высокой степени свойственна, что окружающие его постоянно, хотя понапрасну, должны были удерживать его от подвергания себя безумным опасностям; но он вовремя понял перевес рыцарей при рукопашной борьбе; тогда он стал стремиться к тому, чтобы вести войну иначе: с прежнею живостью, которая не позволяла бы крестоносцам передохнуть и не ослабила бы воодушевления в своих, но по возможности избегая больших битв, решаясь на них только в случае каких-нибудь необыкновенно благоприятных обстоятельств. И в этом он поступал правильно. Даже тогда, когда он решался вступить в решительный бой, он оставался несколько раз в проигрыше и, несмотря на весь вред, причиненный им то здесь, то там своим противникам, ему удалось надолго вернуть исламу только некоторые округи Северной Сирии в 545 (1150/51) [117] г. и крепости Харим и Панеаду в 559 (1164) г. Он, скорее, считал своей ближайшей и главной задачей постоянно собирать вокруг себя новые силы, чтобы впоследствии, после того как окружит со всех сторон, от моря до моря [118] , государство крестоносцев, путем присвоения себе соседних с ними мусульманских земель, – чтобы тогда быть в силах выступить с войском, которому нельзя было бы противостоять. Это удалось ему сверх всякого ожидания, так что благодаря этому, а также пробуждению магометанского фанатизма он действительно сковал те орудия, воспользовавшись которыми Саладин мог впоследствии одержать блестящие победы. Прежде всего, Нуреддин в 549 (1154) г. лишил трона последнего потомка Тогтегина, предварительно ловко разъединив его с его окружающими, и завладел Дамаском, с согласия его населения. Для крестоносцев это был удар, которого не могли бы исправить и десять выигранных сражений: вместо слабых, всегда клонящихся то в ту, то в другую сторону и склонных к мирным сношениям Тогтегинидов, они имели теперь в середине фланга своего узкого берегового владения неутомимого и непримиримого врага; в скором времени этот последний приготовился связать и последнюю петлю той
117
Ср.: Куглера, указан, соч. Дата 545 г. еще не установлена; по другим, это было только в 546 г.
118
Ибо на северо-западе дружественно расположенная к нему Малая Армения отделяла Антиохию.
Среди эмиров, назначенных Зенги себе в помощники, стояли в первом ряду два брата, родом из армянского Двина, но курды по происхождению, Неджм ад-дин («звезда веры») Эйюб и Асад ад-дин («лев веры») Ширкух. Подобно многим другим предводителям отрядов этого интересного племени, которое состояло с незапамятных времен из разбойников, конокрадов и воинов, они были на службе у сельджуков и находились (Эйюб в качестве коменданта) в крепости Текрит на Тигре, принадлежавшей к Ираку, когда Зенги, потерпев поражение в борьбе против эмиров в 526 (1132) г., поспешно обратился в бегство и прибыл сюда. Принимая во внимание тревожность времени, когда султаны и эмиры ежедневно сменялись и никто не знал, к какой партии он будет принадлежать завтра, лукавые курды нашли выгодным спасти атабега, положение которого становилось уже опасным, от преследователей: при случае он мог быть им полезен, и они позволили ему переправить корабли через реку. Он не забыл им этой услуги: когда, позднее, они разошлись с своим начальником и должны были покинуть Текрит (верно, около 527 = 1133 г.), они встретили в Мосуле самый радушный прием и скоро возвысились до самых высших должностей: ко времени смерти Зенги Ширкух считался первым его эмиром, а Эйюб был правителем города Баалбека. Нуреддин ценил их услуги не меньше своего отца: он вверил Эйюбу управление Дамаском, после того как этот город попал в его руки не без заслуги этого курда; Ширкуха же он избрал для отправления в Египет, предприятия очень рискованного, как только сам принял многозначительное решение вмешаться в запутанные дела Египта.
Благодаря ничтожеству последних Фатимидов и их окружающих, благодаря слепой алчности иерусалимских франков и короля их Амори, благодаря, наконец, редкому дарованию и выдержке Ширкуха и его подчиненных дело дошло после трех походов 559 (1164), 562 (1167) и 564 (1169) гг. до того, что палестинским христианам вдруг вместо открытой страны, бессильной и беззащитной, доступной их хищническим набегам, противостал и в Нильской долине военный лагерь, хорошо защищенный и располагавший в очень скором времени значительными боевыми силами. Теперь крестоносцы были окружены врагами со всех сторон, если не считать нескольких франкских крепостей, в особенности Карака [119] и Шаубека, которые преграждали еще путь войску между Дамаском и Каиром, к востоку и югу от Мертвого моря. Но пока доступ к Средиземному морю был открыт, сирийским христианам нечего было отчаиваться: подобно великану Антею, но при замене земли морем, они благодаря близости моря запасались новыми силами. Очень характерно (хотя этому содействовала случайно и смерть императора Фридриха I), что ни один из Крестовых походов не был удачен, кроме первого, который шел сухим путем.
119
Произносится также Керак; не надо смешивать с замком госпиталитов Карк в Ливанских горах; восточные источники называют оба Крак (Кутлер, История крестовых походов).
Мы помним, что Ширкуху не суждено было докончить то дело, за которое он принялся с такой смелостью, вымучив согласие еще колебавшегося Нуреддина. Через несколько недель после того, как он устранил последнего Фатимида, Адида, и по господствовавшему в Египте со времен Афдала обыкновению принял, вместе с должностью генералиссимуса халифа, царский титул с прибавлением аль-Мансур «победоносный», – он умер (564 = 1169 г.), как говорится в Коране (6, 44): «Так, что когда они радовались тому, что выпало им на долю, вдруг Мы похитили их» [120] .
120
Ибн аль-Асир; ed. Tornberg XI, 225.
Его место занял близкий родственник его, один из эмиров, которые сопровождали Нуреддина и должны были служить ему защитой, а именно сын брата Ширкуха, Эйюба, по имени Юсуф, прозываемый аль-Мелик ан-Насер, царь-защитник, но более известный под другим почетным титулом «чистота веры», Салах ад-дин, или, как привыкли выговаривать христиане, Саладин. Мусульмане, всегда склонные в странном предначертании судьбы выдающихся людей видеть таинственное проявление повелителя мира, заранее все предопределившего, особенно напирают на то, что этому человеку удалось проложить путь к власти только благодаря удивительнейшему сочетанию обстоятельств. Когда дядя его Ширкух уже в 559 (1164) г. желал, чтобы он сопутствовал ему в Египет, он не выказал ни малейшего желания идти с ним, а чтобы побудить его к участию в решительном походе 564 (1169) г., потребовалось прямое приказание Нуреддина. Таким образом, этот последний, сам того не подозревая, заставлял сопротивляющегося идти по тому пути, который должен был привести курдского эмира на вершину власти, а династию атабегов повергнуть в глубину несчастья, ибо так говорится в книге Аллаха: «Но, быть может, вы чувствуете отвращение к тому, что добро для вас, и, может быть, любите то, что составляет для вас зло: Бог знает, а вы не ведаете». Едва было окончено предприятие в Египте, как умер Ширкух, и Саладин, естественно, занял его место; точно так же четыре года позднее смерть Нуреддина, последовавшая именно в тот момент, когда без этого для нового властителя Египта все было бы опять поставлено на карту, прочистила ему дорогу.
Как в указанных здесь первых начинаниях, так и в течение всей своей жизни сын Эйюба был баловнем счастья. Его успехи, так и поражения – все способствовало лишь более яркому освещению великих черт его натуры, так что едва ли кто-либо из государей Востока пользовался такой любовью и уважением современников и возбуждал такое удивление в потомках. «Его видная осанка, – слышим мы, – заставляла чувствовать к нему почтение и располагала к нему сердца; будучи общителен и приветлив, он находил самое большое удовольствие в том, чтобы одарять. Когда он умер, печаль народа была так велика, как будто бы он лишился пророка; никогда еще не испытывали такого горя при смерти царя, ибо он был любим, любим как благородными, так и преступниками, как мусульманами, так и неверными» [121] . Даже мы до сих пор почти любим Саладина, мы, для которых, вместо действительной личности, восстает прекрасный образ, созданный Лессингом; стремление наше к идеалу истинной свободы совести делает нас склонными почитать султана, который до такой степени воодушевлялся нашими собственными мечтами о будущем.
121
Ибн Абу Усейби, II, 201; de Саси «Relation d’Egypte par Abdallatif». Париж, 1810, с. 540 текста, 468 перевода.