История ислама. Т. 3, 4. С основания до новейших времен
Шрифт:
Между тем, как это часто бывает, история должна значительно изменить образ, начертанный поэтом. Прежде всего заметим, что если бы даже Саладин пустился в более или менее долгий разговор с одним из презираемых евреев, то едва ли одобрил бы аллегорический рассказ о трех кольцах. Если Саладин всю свою жизнь обращался с такой изумительной благодетельной мягкостью с иноверными, особенно с попавшими в его власть христианами, то это объясняется главным образом великодушием его сердца. Саладин был такой рьяный суннит, каким едва ли был кто-нибудь из курдов. Его особенно хвалят за заботы о теологических интересах в духе правой веры; о свободе совести он думал так мало, что велел немедленно казнить суфия Сухраверди, философия которого отличалась несколько пантеистической окраской, когда благочестивые доносчики сообщили ему, что он поселился у Мелик Захира Халебского, одного из сыновей Саладина, и угрожает отравить своими ересями душу молодого князя. Размеры, в которых «царь-защитник» изъявлял притязания на усердие мусульманских князей и подданных, ни на волос не отличались от способа действий Нуреддина, хотя, благодаря приветливости внешнего обращения и тонкости натуры, он мог казаться мягче и доступнее. Между тем, совсем не руководствуясь позволительной для поэта свободой, мы должны еще немного затмить блеск его красок.
Не очень-то красив способ, каким Саладин устранил [122] несчастных Фатимидов: один из наиболее заслуживающих доверия мусульманских историков, который всюду превозносит его, нисколько не утаивает, что смертоносный кинжал, возможно не без ведома султана, прервал жизненную нить Конрада Монферратского. Тяжел
122
Вейль, Geschichte der chalifen, т. Ill, Маннгейм, 1851, с. 334. Что он велел умертвить последнего халифа Фатимида, как говорит о нем христианин Вильгельм Тирский, едва ли вероятно.
Из различных указаний можно заключить, что на этот раз и Саладин чувствовал себя не совсем уверенно. Когда только было возможно, он кривил душой и при случае выказывал себя умышленно покорным подданным; но человек, подобный Нуреддину, не довольствовался долго одними словами. В 569 (1173/74) г. в Каире узнали, что в Сирии ведутся обширные военные приготовления; нельзя было сомневаться в цели предстоящего похода, и нечистая совесть управителя Египта выдала себя тем, что он, желая на всякий случай обеспечить себе убежище, велел одному из своих братьев взять северную Нубию, а затем, смелым скачком через Красное море, Йемен. Но дело не зашло так далеко, как можно было опасаться. Быть может, сам эмир, как это бывает у натур, отваживающихся на великое, полагался на свое счастье, – во всяком случае, в среду 11 шавваля 569 г. (15 мая 1174 г.) от быстро развившейся болезни умер Нуреддин, едва достигши 58 лет; теперь Эйюбид – так называют Саладина, как и впоследствии его потомков, по имени отца – мог дать полный простор своему честолюбию, не уничтожая успехов своего великого предшественника.
Что бы мы ни думали о его поведении в отношении к последнему, но в отношении к малым людям, оставшимся после смерти Нуреддина, Саладин мог без угрызений совести проявить права прирожденного государственного человека. С этого момента он действительно тот несравненный герой, которым мы привыкли в нем восхищаться. Его отвага, соединенная с осторожностью и умом, даже с хитростью, его личная храбрость, которые он проявлял в течение своей жизни, едва ли заслуживают такого большого удивления, как его поистине мужественное терпение в несчастье. Он делается нам всего дороже, когда после великой победы при Хиттине [123] и завоевания Иерусалима, равно как после потери Аккона и последовавшего за ней тяжелого времени, выказывает постоянно равномерное самообладание и терпение, с которым он, в по-видимому, самом отчаянном положении все-таки не покидал ни надежды, ни того полудобродушного, слегка иронического снисхождения к слабостям других людей, которые Лессинг сумел так тонко схватить. В этом человеке нет ничего мелкого; его многохвалимая преувеличенная щедрость была лишь выражением его высокого образа мыслей, по которому он не мог отказать взрослым детям в игрушке, в которой они странным образом находят удовольствие. Из сообщенного выше эпизода между Нуреддином и его женой и рассказа, по которому Саладин велел однажды выплатить одному бессовестному лейб-медику 30 тысяч драхм, лишь бы не видеть более его кривой физиономии [124] , ясно выступает все различие между этими натурами, в своем роде одинаково высоко одаренными.
123
Такова орфография слова по-арабски; звук первого и, однако, при выговоре несколько изменяется от предшествующего х, так что звучит почти как Хаттин. Поэтому в западных странах находим и последнее правописание, которое усвоил и Куглер в своей «Истории крестовых походов».
124
Ибн Абу Усейби, II, 176.
Государственной деятельности египетского владыки (569–589 = 1174–1193 гг.), самостоятельность которого была теперь признана без всякого сопротивления, предстояло отчасти еще раз осуществить двойную цель Нуреддина, отчасти пойти дальше достигнутого им. Смерть князя Дамаска и Халеба немедленно сделала опять спорным вопросом соединение сирийских и месопотамских мелких владений, которое было достигнуто с таким трудом. Сын Нуреддина, Измаил, с прозвищем аль-Мелик ас-Салих [125] , был еще слишком молод, чтобы не быть игрушкою в руках эмиров; когда он, по совету одного из них, перенес свою резиденцию из Дамаска в Халеб, то тотчас порвалась связь между обеими частями Азии; а так как Месопотамией, немедленно по получении известия о смерти государя, которого все боялись, завладел Сейф ад-дин II, сын Кутб ад-дина Мосульского (565–576 = 1170–1180 гг.), то, при знакомой нам взаимной зависти этого рода владетелей, нельзя было надеяться на общие и целесообразные действия относительно крестоносцев. Поэтому, когда Саладин, отразив [126] одно нападение христиан и усмирив восстание в Египте, двинулся в 570 (1174) г. на Дамаск, который только что постыдно купил деньгами отступление уже вступившего [127] в провинцию иерусалимского войска, то это было действительно благодеянием. Город сдался без вооруженного сопротивления; точно так же после непродолжительных дипломатических переговоров сдался Хамат, и уже до конца 570 (1175) г. египетское войско осаждало в Халебе сына Нуреддина с его атабегами. Правда, вмешательство графа Раймунда из Триполи и позднее Сейф ад-дина Мосульского заставило Саладина отказаться на время от этого предприятия; но зато с последним из названных князей отныне счеты раз навсегда были кончены.
125
Выговаривать х твердо, как в слове: мох.
126
См. подробности у Кутлера, подробное и точное изложение которого и в дальнейшем ходе этой главы можно всегда сравнивать для дополнения. Замечу только, что, по исследованиям Гюяра (Un grand ma^itre des Assassins an temps de Sa’adin, extrait du Journal Asiatique, Paris 1877, c. 46), Саладин чувствовал не меньшее почтение к ассасинам, чем они к нему, следовательно, заключение мира основывалось на обоюдном стремлении к нему.
127
Но не при самом короле Амори (Вейль, Gesch. der Chalifen, III, 351), который умер раньше Нуреддина.
Несмотря на свои большие притязания, он был жалким парнем, который всего охотнее сидел за рюмкой вина в своем гареме, в то время как другие за него давали сдирать с себя шкуру; войско, которое он отправил в Сирию под начальством своего брата, Изз ад-дина, вместе с отрядом из Халеба потерпело
С 564 (1169) г. это ужасное братство находилось под предводительством нового главы, по имени Рашид ад-дин Синаи, который властвовал, конечно, как представитель гроссмейстера Аламутского, но все же в отдельных случаях был довольно самостоятелен. Это был человек в высшей степени замечательный: едва ли кто другой умел в глазах народа так искусно окружать себя таинственностью, распространять вокруг себя страх и почтение своим всеведением (ловкие шпионы и голубиная почта служили ему), своим волшебством. Уже Нуреддин много раз старался, как мирными переговорами, так и военными нападениями, подчинить «старца гор» и если уступал, то только на момент, как вдруг однажды утром он нашел около своей кровати записку, угрожающую смертью; по обычаю ассасинов она была приколота кинжалом к полу [128] ; но она не была исполнена, быть может, потому, что естественная смерть Зенгида предупредила его противника. Сирии теперь угрожало распадение на части, и это было, конечно, по вкусу измаилитам; зато тем неприятнее были им быстрые сборы Саладина положить ему конец. Со стороны притесненного в Халебе опекуна Мелик Салиха потребовалось поэтому незначительного красноречия, чтобы побудить федавиев двинуться против неудобного Эйюбида: во время неоднократных походов в Северную Сирию (570, 571 = 1175, 1176 гг.) два раза были сделаны опасные покушения на жизнь султана, и только благодаря чуду он отделался от второго из них значительным, хотя и не опасным повреждением лица. Но для человека, который не боялся ни людей, ни привидений, это было не страшно. Саладин немедленно (572 = 1176 г.) напал с своим войском на владения ассасинов, разорил их, насколько мог, и осаждал Масьяф так упорно, что даже «старец гор» вступил с ним в переговоры. С другой стороны, и султану было невыгодно доводить эту отчаянную шайку до последней крайности: таким образом, последовало формальное заключение мира; мир этот добросовестно соблюдался обеими сторонами до смерти Рашид ад-дина (588 или 589 = 1192 или 1193 г.) и Саладина. Обе стороны, очевидно, научились почитать друг друга.
128
Этот факт не окончательно установлен; он встречается в истории ассасинов в различных вариациях.
В следующие затем два года (573–574 = 1177–1178) султан был всецело занят борьбой с крестоносцами, и, когда на первых порах успехи в 575 (1179) г. обеспечили ему здесь тыл, он должен был прежде всего привести в должные границы Килидж Арслана II в Иконии, которому обстоятельства казались удобными для присвоения себе некоторых местностей в Северной Сирии, считавшихся собственностью Саладина, но отделявшихся от его главных владений Халебом. В 576 (1180) г. Сельджук должен был немного уступить; в следующем году (577 = 1181) умер Мелик Салих Халебский, и теперь Саладин решился покончить с Зенгидами раз навсегда. С этой целью он заключил союз с Ортокидами Хисн-Кефы, которые всегда умели пронюхать, куда ветер дует, и в то время, как воцарившийся между тем в Мосуле Изз ад-дин (576–589 = 1180–1193) велел осадить Халеб своему брату Имад ад-дину, Саладин отправился мимо этого города через Евфрат, взял Эдессу, Низибин и другие места в Месопотамии и наконец осадил самого атабега в его столице Мосуле (578 = 1182/83 г.). Правда, ему не удалось взять эту сильную крепость, но зато ему покорился Амид (579 = 1183 г.), который был назначен в награду князю Хисн-Кефы; но главный успех этого смелого предприятия заключался в том, что Имад ад-дина покинуло мужество: он отдал Халеб (579 = 1183 г.) и удовольствовался некоторыми местностями в Месопотамии, на правах ленной зависимости от султана. Для довершения своих успехов Саладин в 581 (1185) г. снова двинулся на Мосул. Изз ад-дин снова храбро защищался против многократных нападений своего могущественного врага, и, наконец, к концу года (начало 1186 г.) состоялся мир, по которому атабег уступил некоторые местности, сохранил за собой Мосул с его окрестностями, но зато должен был признать верховенство Саладина. Последний теперь на востоке и севере имел покой от своих противников. Государство, которое он себе создал, обхватывало в этот момент весь Египет и Сирию с мелкими месопотамскими государствами, к ней прилежащими; великий план Нуреддина был осуществлен его могущественным преемником, умевшим действовать столь же мудро и умеренно, сколько чувствительно нападать. Теперь предстояло испытать – хватит ли соединенных сил этих стран для освобождения Иерусалима и прибрежных округов от господства франков.
Их, без сомнения, хватило бы, не будь двух обстоятельств: непостоянства турецких эмиров и еще не остывшего пыла Запада к Святой земле. Вначале все шло хорошо: в 583 (1187) г. султан разбил наголову соединенные силы Иерусалима и Триполи при Хиттине, вблизи Тивериады, а благодаря дальнейшим быстрым победам большая часть Палестины перешла в руки мусульман: прежде всего пала богатая Акка, сильный Аскалон, а 27 раджаба 583 г. (2 октября 1187 г.) сам Иерусалим. Ликование верных, вернувших исламу как добычу и славу, так и святой город, было неизмеримо: но если этот блистательный поход на самом деле обозначает поворотный пункт во внешней истории Крестовых походов, то все-таки еще только через столетие последний франк покинул почву Палестины. Но с той же скоростью, с какою наступил прилив магометанских приступов, должен был последовать и отлив: это случилось под стенами Тира, продиводействия которого под начальством «маркиза, величайшего из франкских дьяволов», Конрада Монферратского, Саладин не мог победить.
Неудача, которой почти не ожидали, смутила эмиров: точно так же в 584 (1188) г. не было достигнуто ничего решительного в отношении к Триполису и Антиохии, несмотря на взятие нескольких крепостей и городов. Между тем христиане оправились от первого удручающего впечатления; из Европы прибыли новые подкрепления, и, пока Саладин продолжал нападать на севере на непокоренные еще местности, христианское войско неожиданно появилось перед Аккой и начало брать приступом эту важную крепость (585 = 1189 г.). Султан, извещенный об этом походе, прибыл туда же через несколько дней после христиан в раджабе (августе) того же года; теперь началось редкое зрелище двухгодичной двойной осады, во время которой крепость была окружена крестоносцами, а эти последние – мусульманами. Насколько бы неблагоприятно было положение первых, однако превосходство флота маркиза над египетскими кораблями, которые вначале были посредниками в сообщениях осажденных с их единоверцами, а еще более нежелание мусульманских войск терпеливо выносить трудную службу у вала и рва послужило к их пользе. Правда, туча, которая угрожала с севера в виде приближения немецкого крестоносного войска под предводительством императора Фридриха Барбароссы (586 = 1190 г.), пронеслась и прояснила лишь горизонт (счастье, которое сами мусульмане почитали одним из самых больших в течение всей это войны), но общее положение дел мало изменилось. Геройски выдерживало осаду население города под начальством своего храброго турецкого эмира Беха ад-дина Каракуша («черной птицы»); похвально держали себя часто сильно теснимые христиане, но те толпы мусульман, которые составляли внешнее кольцо, слишком часто оставляли желать лучшего, и слишком часто предводители войска, для удержания которых Саладин напрасно пускал в ход все влияние своей великой личности, удалялись домой на удобные зимние квартиры. Так же безуспешны были старания султана побудить более отдаленных исламских князей к оказанию деятельной помощи; даже тот халиф, который велел называть себя повелителем верующих, – то был вовсе не бессильный, но заботившийся лишь об увеличении своих владений Насер, не желал предпринять что-либо серьезное. Весной 587 (1191) г. предводители Третьего крестового похода Филипп Французский и Ричард Львиное Сердце высадились со своим войском около Акки, и теперь участь крепости была решена. Она должна была сдаться (17 джумады 587 г. = 12 июля 1191 г.) и этим почти отплатила последствия битвы при Хитине.