История как наука и политика. Эксперименты в историографии и Советский проект
Шрифт:
Показателен пример историка Н. И. Кареева. По окончании курса по историко-филологическому факультету Московского университета Кареев в 1877–1878 годах стажировался во Франции с целью завершения образования: там он работал в библиотеках и архивах, готовя диссертацию о французском крестьянстве накануне Революции. В дальнейшем он регулярно посещал университеты Франции, Германии и других европейских стран, установив связи с ведущими европейскими историками – в том числе Анри Берром, с работами которого Кареев познакомил историков в России 160 . Кареев также последовательно распространял идеи О. Конта среди читающей публики в России. После волны революций в Западной Европе в 1848–1849 годах сочинения О. Конта были изъяты из российских библиотек и, по сути, оставались запрещенными в России вплоть до 1860-х годов, когда в первые годы царствования Александра II многие цензурные ограничения были сняты. В начале 1860-х годов в учебных библиотеках книги Конта начали свободно выдаваться и стали популярными 161 . Как и другие последователи О. Конта, по-разному преобразовывавшие и видоизменявшие его позитивистское наследие, Кареев не был последовательным «позитивистом», да и не называл себя таковым. С другими сторонниками позитивной философии О. Конта его связывали как убеждение, что путь к социальным изменениям лежит через научное исследование общества средствами и методами разных дисциплин, так и связанное с этим неприятие противопоставления между естественными и гуманитарными науками, характерного для неокантианской философии. Как приверженец социологии – новой науки, провозглашенной О. Контом – Кареев приветствовал контовскую классификацию дисциплин и научных методов 162 . Как историка и теоретика истории его особенно привлекал тезис О. Конта об истории как о дисциплине, давшей наукам сравнительный исторический метод, обещающий стать тем синтетическим методом, который объединит все науки на позитивной стадии развития 163 .
160
См.,
161
См.: Thomas Nemeth, “Positivism in Late Tsarist Russia: Its Introduction, Penetration, and Diffusion,” в Feichtinger, Fillafer, Surman, eds., The Worlds of Positivism, 273–291.
162
Н. И. Кареев, «Понятие науки и классификация наук», с комментариями А. В. Малинова. Клио 2 (2013): 28–35. См. также: Н. И. Кареев, Введение в изучение социологии (СПб.: М. М. Стасюлевич, 1897). Об О. Конте и его философии см. выше, Глава 1.
163
О месте исторического метода в контовской системе позитивного знания см. выше, Глава 1.
В конце XIX века многие профессиональные историки в Российской империи считали, что история научна лишь в той мере, в которой она является сравнительной. Как писал в 1899 году историк германского права Ф. Ю. Зигель, «историку следует понимать, что <…> история может быть научной только в той мере, в которой она объясняет, а объяснения нет без сравнения» 164 . Ведущий исторический журнал того времени в России, Журнал Министерства народного просвещения, был площадкой для популяризации сравнительного метода и для публикации сравнительно-исторических исследований 165 .
164
Цит. по: Wladimir Berelovitch, “History in Russia Comes of Age,” Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 9, № 1 (2008): 113–134, 124.
165
В. Берелович, «История социальная, национальная, всеобщая: “Журнал Министерства народного просвещения” и Историческое общество при Санкт-Петербургском университете на пороге XX века». Историографический сборник (Саратов: Издательство Саратовского государственного университета, 2010). 43–64.
Отчасти успех сравнительной истории в России объяснялся тем, что она прекрасно согласовывалась с извечным вопросом об отношениях России и Запада. Выявляя параллели между европейским прошлым и российским настоящим, поколение российских историков, специализировавшихся на различных аспектах европейской истории и достигших зрелости в пореформенный период, обращалось к сравнительной методологии как средству для обнаружения исторических уроков, которые позволили бы понять общественные и экономические изменения, последовавшие за отменой крепостного права в 1861 году 166 . Так, например, Кареев посвятил свое исследование Французской революции «крестьянскому вопросу» – одному из «больших вопросов» пореформенной России. Как он объяснял в своей книге о крестьянстве накануне Французской революции, он использовал в названии книги выражение «крестьянский вопрос», чтобы подчеркнуть отход от традиционной для французских историков темы революционных элит, сместив фокус исследования на условия жизни французских сельских общин. «Если бы мы стали искать во французской литературе прошлого века выражение крестьянский вопрос, – выражение, которым я озаглавил свое сочинение… то поиски наши оказались бы тщетными, – писал Кареев в этой работе. – Крестьянский вопрос как таковой, как вопрос о крестьянском сословии, его быте, нуждах, интересах и т. п., не существовал. Я не хочу сказать этим, что [французская] публика, общество, правительство совершенно игнорировали крестьянство: напротив… никогда им не занимались столько… но… занимались сельским населением большею частью, так сказать, попутно, при рассмотрении других общественных вопросов, так что элементы, которые могли бы составить из себя крестьянский вопрос, не выделялись из других вопросов, чтобы соединиться в один – крестьянский» 167 .
166
Nethercott, “Russia and the West,” 234. О роли «больших вопросов», доминировавших в XIX веке, см.: Holly Case, The Age of Questions (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2018).
167
Н. И. Кареев. Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века (М.: Издательство М. Н. Лаврова, 1879). С. 218–219. О роли больших вопросов, доминировавших в XIX веке, см.: Holly Case, The Age of Questions (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2018).
Проведенный Кареевым анализ положения французского крестьянства накануне революции был обращен к читателям пореформенной России, заинтересованным в научно обоснованном прогнозе будущих социальных и экономических перемен в стране. Однако он нашел благодарную аудиторию и во Франции. Работы Кареева по истории французских крестьян накануне Французской революции нашли заинтересованную аудиторию во Франции. Труды Кареева о крестьянах накануне Французской революции были при его жизни переведены на французский язык 168 . Французские историки методической школы (см. выше, Глава 1) не только положительно их отрецензировали, но и ставили их в пример французским историкам. Так, Фюстель де Куланж подчеркивал, что Кареев, в своем положении российского историка, изучающего западноевропейские общества, находился в выгодной позиции внешнего наблюдателя, позволившей ему описать природу отношений между французскими крестьянами и элитами так, как это не могли сделать сами французы 169 .
168
N. Kareiew, Les paysans et la question paysanne en France dans le dernier quart du XVIIIe siecle (Paris: V. Giard & E. Briere, 1899).
169
Nethercott, “Russia and the West,” 238. О Фюстеле де Куланже см. выше, Глава 1.
К началу ХX века российские историки заявили о себе на международных исторических конгрессах, служивших, как мы видели, площадкой для международного движении за научную историю. В Первом международном историческом конгрессе, состоявшемся во время Всемирной выставки 1900 года в Париже, участвовала небольшая группа российских историков 170 . По возвращении российские делегаты доложили о новой международной организации историков на заседании Исторического общества в Санкт-Петербурге 171 . На следующий Международный исторический конгресс, проходивший в 1903 году в Риме, из России прибыла уже довольно большая делегация, возглавляемая историком античности В. И. Модестовым, избранным одним из вице-президентов конгресса. Делегация российских историков, прибывшая на следующий конгресс, состоявшийся в Берлине летом 1908 года, была одной из самых представительных иностранных делегаций, уступив только делегациям из Англии и Италии 172 . В преддверии четвертого Международного исторического конгресса, состоявшегося в Лондоне в 1913 году, медиевист П. Г. Виноградов, к тому времени переехавший в Англию, был избран членом организационного комитета, а на самом конгрессе было решено провести следующий международный конгресс историков в Санкт-Петербурге в 1918 году.
170
Список участников см.: “Congres international d’histoire compare, Paris 1900: Liste generale des membres,” в Annales internationales d’histoire: Congres de Paris, 1900 (Paris: Armand Colin, 1901–1902), vol. 1.
171
Об истории российского участия в международных исторических конгрессах см.: А. Г. Слонимский. «Участие российских историков в международных конгрессах историков». Вопросы истории 7 (1970): 95–108.
172
Erdmann, Toward a Global Community of Historians, 45.
Председателем организационного комитета планируемого конгресса в Санкт-Петербурге был избран глава российской делегации в Лондоне А. С. Лаппо-Данилевский, завоевавший репутацию не только своими работами по истории права, но и как теоретик, приложивший много усилий к модернизации позитивной философии О. Конта в ее применении к философии и методологии истории 173 . В своей монументальной Методологии истории, впервые опубликованной в 1909 году, он дал собственное изложение научных методов и их применения в исторических исследованиях с тем, чтобы сделать историю подлинно «научной» 174 . Переосмысливая идеи О. Конта об историческом методе, Лаппо-Данилевский в то же время переформулировал знакомые темы русской историографии: вопрос об отношении России и Запада и сопоставление европейского прошлого с российским настоящим. Он утверждал, что великий спор славянофилов и западников возник как проявление национализма, и его продолжение обуславливалось стремлением к внутреннему единству пореформенного российского общества.
173
Так, в своей большой работе о философских основаниях социологии Лаппо-Данилевский обсуждал упрощения и другие недостатки социальной теории О. Конта. См.: А. С. Лаппо-Данилевский. «Основные принципы социологической доктрины О. Конта». Проблемы идеализма, ред. П. И. Новгородцев (М.: Издание Московского Психологического общества, 1902). С. 394–490. О Лаппо-Данилевском см.: А. В. Малинов, С. Н. Погодин. Александр Лаппо-Данилевский: Историк и философ (СПб.: Искусство, 2001); и Е. А. Ростовцев, А. С. Лаппо-Данилевский и Петербургская историческая школа (Рязань: НРИИ, 2004).
174
А. С. Лаппо-Данилевский. Методология истории (СПб.: Лит. Богданова, 1909). Существенно переработанное и расширенное издание Методологии истории вышло в 1910 и 1913 годах. См.: А. С. Лаппо-Данилевский. Методология истории: Пособие к лекциям, читаемым студентам С.-Петерб. ун.-та (СПб.: Студ. изд. Ист.-филол. фак., 1910); и А. С. Лаппо-Данилевский. Методология истории. Т. 1, Теория исторического знания, и Т. 2, Методы исторического изучения (СПб.: Студ. изд. Ист.-филол. фак., 1913).
175
Обсуждение того, как Лаппо-Данилевский оценивал эпистемологическую роль биологии в изучении общества, см.: А. В. Малинов. «Биологическое направление в социологии: Из лекций академика А. С. Лаппо-Данилевского (опыт реконструкции)». Петербургская социология сегодня 1 (2014): 217–229. См. также: Alexander Vucinich, Science in Russian Culture, 1861–1917 (Stanford, CA: Stanford University Press, 1970); и Alexandr Dmitriev, “‘Science nationale’ et importations culturelles,” Cahiers du monde russe 51, № 4 (2010): 1–29.
176
А. Г. Слонимский, «Участие российских историков в международных конгрессах историков», 106.
Международному историческому конгрессу в Санкт-Петербурге так и не суждено было состояться. Следующий Международный конгресс историков собрался лишь в 1923 году. К тому времени Российская империя перестала существовать, а Россия на конгрессе была представлена российскими историками-эмигрантами, которые выступали как члены Российской академии наук. Вскоре, однако, историки, представляющие «новую Россию», начали заявлять о себе на мировой арене, участвуя в международных исторических конгрессах как представители СССР и используя международные площадки для демонстрации и пропаганды советской школы марксистской истории как новой версии научной истории.
История и марксизм
Когда в октябре 1917 года, всего через несколько месяцев после падения российского самодержавия, небольшая кучка радикально настроенных большевиков захватила власть и провозгласила пролетарскую революцию, многим казалось, что они недолго продержатся у власти. Однако большевики не только удержались у власти, но и одержали победу в Гражданской войне, уже к концу 1920 года контролируя значительную часть территории бывшей Российской империи. Даже во время Гражданской войны новые лидеры страны уделяли особое внимание «культурному» фронту революции 177 . Целью «культурной революции» было, по выражению Троцкого, формирование «нового человека» – «орудие исторического действия», способное построить новое общество посредством создания новой культуры и новой науки 178 . Стремясь сформировать людей будущего, большевики уделяли много внимания прошлому: одним из условий успешного формирования новой, советской, идентичности было формирование новой модели исторической памяти. Идейным вдохновителем этой новой модели был М. Н. Покровский. Единственный профессиональный историк среди лидеров фракции большевиков, Покровский с начала 1910-х годов преподавал в подпольных партийных школах на Капри, в Болонье и Лонжюмо, созданных для обучения рабочих революционной агитации и организации пропагандистской работы 179 . После революции, на протяжении 1920-х годов и до своей смерти в 1932 году, Покровский был лидером и создателем новой, советской историографии. Он написал первый полный курс истории России с марксистских позиций и, как один из ведущих реформаторов гуманитарных наук среди большевиков, отвечал за формирование марксистского мировоззрения через преподавание истории, в конечном счете выпестовав, по словам Бонч-Бруевича, «плеяду новых историков-марксистов» 180 .
177
См.: Sheila Fitzpatrick, The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992).
178
Троцкий Л. Д. Задачи коммунистического воспитания. Речь на пятилетнем юбилее Коммунистического университета имени Я. М. Свердлова (М., 1924). Идея построения новой культуры и создания «нового человека» очень давняя, в России укорененная в движениях, возникших после реформ 1860-х годов. См.: Michael David-Fox, Revolution of the Mind: Higher Learning among the Bolsheviks, 1818-1929 (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997).
179
О работе Покровского в подпольных партийных школах до революции см.: David G. Rowley, Millenarian Bolshevism, 1900–1920: Empirionism, God-Building, Proletarian Culture (New York: Taylor & Francis, 2017).
180
Цит. по: John Barber, Soviet Historians in Crisis, 1928–1932 (New York: Holmes & Meier, 1981), 23.
Покровский получил образование на историко-филологическом факультете Московского университета, пройдя семинары таких известных российских историков, как уже упоминавшийся Виноградов и В. О. Ключевский. После окончания университетского курса в 1894 году Покровский начал преподавать и опубликовал свою первую работу (по истории Средневековья) по рекомендации своего ментора Виноградова 181 . По рекомендации того же Виноградова Покровский получил предложение начать подготовку к получению профессорского звания 182 . Он им не воспользовался. К этому времени Покровский вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП) и вскоре вошел в круг Ленина и его ближайших соратников. Наряду с преподаванием в подпольных партийных школах он регулярно печатал статьи в партийных газетах, Правда и Рабочий. Среди этих публикаций была и рецензия на Курс русской истории Ключевского, где Покровский критиковал своего бывшего учителя за «эклектизм». В 1907 году, спасаясь от преследования полиции, он уехал сначала в Финляндию, а затем во Францию и оставался в эмиграции до 1917 года.
181
Книга для чтения по истории средних веков, составленная кружком преподавателей под редакцией проф. П. Г. Виноградова. В 4 т. (М.: Тип. А. И. Мамонтова, 1896–1899).
182
О биографии Покровского см.: А. А. Чернобаев, «Профессор с пикой», или три жизни историка М. Н. Покровского (М.: Лит., 1992.)
В эмиграции и после возвращения в революционный Петроград Покровский не терял времени. Обучая будущих «агентов революции» российской истории, он быстро перешел от критики своих бывших учителей к разработке новой программы преподавания и изучения российской истории. Как он объяснял во введении к своей пятитомной Русской истории с древнейших времен, его целью было «переосмыслить русскую историю с марксистских позиций», заново используя и интерпретируя материал, собранный «буржуазными историками» 183 . Затем последовал целый корпус работ, предлагавших радикально новую интерпретацию российской истории 184 . Вместо нации и национальной идентичности, как центральных аналитических категорий «буржуазных» историков, Покровский призывал новое поколение историков-марксистов пересмотреть исторический материал через призму марксистских категорий – класса и капитала. Лишь классовый анализ, как утверждал Покровский, был подлинно научным. Как он объявил в 1929 году, история – это «самая политическая из всех наук», но история, «написанная господами [буржуазными историками] – ничего иного, кроме политики, опрокинутой в прошлое, не представляет» 185 .
183
М. Н. Покровский, Русская история с древнейших времен (1896–1899), в: Покровский. Избранные произведения. В 4 т. (М.: Мысль, 1965–1967). 1:207.
184
М. Н. Покровский. Очерк истории русской культуры. В 2 т. (М.: Мир, 1914–1918); Русская история в самом сжатом очерке. В 3 т. (М.: ГИЗ, 1920–1923); Очерки истории революционного движения в России XIX и XX вв. (М.: ГИЗ, 1924).
185
М. Н. Покровский. «Общественные науки в СССР за 10 лет (доклад на конференции марксистско-ленинских учреждений 22 марта 1928 г.)». Вестник Коммунистической Академии 26 (1928): 5–6. По иронии, слова Покровского “история ничего иного, кроме политики, опрокинутой в прошлое, не представляет” позже ему стали приписываться как его собственное кредо.