История одного Человека
Шрифт:
– И единственная зацепка, которой мы обладаем – это оно, – остановившись у окна, внимание Валенса приковал сияющий малахитовыми переливами девятиметровый древень Столицы. – «Познает меня лишь тот, кто видит не глазом, не умом, а словом». Будто-бы имеется в виду некто или нечто, кто забрался выше человека, выше ума и восприятия. Будто-бы должен прийти тот, кто не лишён четвёртого дара от Великого.
– Это как те же размышления о четвёртом измерении. Мы, конечно, можем мыслить его отвлечённо, представлять отдельным миром, но, в сущности, с ним обстоит всё также, как с тремя предыдущими. Все они, как матрёшка, складываются в одной плоскости, посему…
– Слово уже заведомо находится в каждом из нас, – сам дивясь своей находчивости, закончил Валенс. – И как же нам развить эту способность? Что значит, овладеть словом?
– А вот на это, мой юный коллега, я тебе не отвечу, неведом мне ответ, – только и пожал плечами Примус. – Но всему своё
– Не сочтите грубым за столь забавное сравнение, но узнавать такую интимную информацию я больше ожидал от Квата, нежели от Первого из королей, – вот уж и с впрямь удивлённым лицом, провёл свою параллель Девятый. – Полагаю, в этом целительстве заложен тот же принцип, что и во всей известной нам медицине – всему своё время. Так и здесь, если и разродятся мои солилоквии каким-то результатом, то хотелось бы почувствовать от них какое-никакое, но успокоение, а коли всё окажется бестолковым, то не высечь ли этого, – с большим затруднением выговорил король последние слова, – доктора как следует.
– Вот так-так, от чего же в твоём голосе проступает столь подчёркнутая злоба на этого несчастного? Ведь в прошлом, вы всегда с ним ладили и советами его ты никогда не пренебрегал, – здесь Примус имеет в виду отношения между королём и пристроенным к нему столичным синедрионом ведуна-целителя. Каждому из королей отводили по личному жрецу, играющего роль что-то вроде участкового врача, где на проживающем «участке» содержится только одна семья – семья самого короля.
– Примус, – практически покинув сад, но с распылившейся серьёзностью решил закончить Валенс, – вы знаете, что есть вещи, от узнавания которых мы поневоле строим ассоциацию между новостью и тем, кто нам её высказал. Так и сейчас, уста моего телета покинуло нечто такое, о чём мне печально сейчас мыслить, да горестно вспоминать…
Подобное за подобным. Такова заповедь Великого и если мир начал повторять деградацию его Создателя, то человек стал подражать своему окружению, таким образом запустив превращение всего человеческого в искомое. Проклятие искомцев – это сродни узкозоркости и филистерству, недоразвитости мысли встать на один уровень с почитанием всеблагого единства, а не языческой множественности. Искомцы – это суетной народец, который не может вести речи на возвышенные темы и те будут восприниматься ими с таким же невежеством, как и некогда существующие Панкрайты, во время выслушивания розмыслов Валенса. Это деградационный рок затрагивает не только ныне живущих, но и ещё пока не рождённых. В семени мужчин всё равно развивается искомый геном и на пока что, деторождаемость больше начисляет человеческих детин, нежели дефектно урождённых, но это только пока.
К превеликому сожалению, род Дивайнов обошла удача и их постигло несчастье. Когда Валенс только возвратился из Альбедо, он сразу же отправился в родовое поместье. Прошло уже несколько дней после рождения его брата и в сумеречной тиши вот-вот должно было свершиться крещение. Это особый ритуал, когда новорождённому предписывается имя, а к именам в столичных землях относились очень строго, считая, что от сакрального смысла наименования зависит вся последующая судьба. Но не успела начаться крещенская инициация, тот самый жрец – родовой служитель Девятого короля – выявил один, скажем так, дефект в духе ребёнка. Обступив аналитика, все стали вымогать у того, что же он такого заметил, а тот, понурив нос и распушив густые брови, хмуро произнёс: «Да простит меня Великий и пусть видит Он, не моё это чадо и нет здесь моей вины, но пускай будет известна греховность малыша – искомой крови он, а не человечьей». Матерь Валенса разошлась слезами, отец свесился над полом в коленопреклонённой позе, а Валенс, позабыв про всякие советы внутренней разговорчивости, медитациях и упражнениях сдержанности, чуть было не испепелил семейного врачевателя своим юношеским пылом: вспыльчивостью, вкупе с никак не оттираемым разочарованием. О рукоприкладстве говорить и нет смысла, так как королевская выправка всё же давала о себе знать; внешне, Валенс не проливал слёз, не казался подавленным или озлобленным, но вокруг него так и парило невидимое облако, входя в пределы которого, тотчас становилось
Только одной актрисе во всём этом павильоне было в сласть наблюдать за происходящим. Там, поодаль за всеми кафедральными трибунами ехидно улыбалась старая женщина. Это была повитуха, принимавшая тремя днями ранее малыша Дивайнов. Она-то как раз и подстроила семейную напасть. В момент появления на свет, малыш был чист, а лик его светился столь глубинной умудрённостью, что казалось, будто все тайны вселенной уже известны ему. Но завидев это целомудренное личико, старая карга совершила свой дьявольский приворот и превратила универсального ребёнка в гипертрофированное чудо. Восприятие, положенное в младенческий корень повивальная бабка не могла удалить, но она имела право его обменять, что она, собственно и сделала, заменив удостоенность воспринимать космические таинства возможностью видеть дальше и чётче, но только касающееся внешнего мира, а не внутреннего. Но все члены семьи, услышав приговор своего жреческого ментора переложили этот грех на историю, на ту чуму рода искомцев, что невидимо стала парить над всеми параллелями: от Нигредо13 до самой Столицы.
Таинство крещения не отменили и брату Девятого короля всё же дали причитающееся. Хоть и принимаемый теперь искомцем, никто не смел оставаться безымянным, даже в обществах туманников не брезгают давать друг другу клички. Посему имя явившегося дитя стало Дивайд – последний из наследников клана Дивайнов, которому предначертано разгадать послание великого древа и стать спасением для этого затухающего мира.
* * *
Внутреннее сосредоточение, внутреннее сосредоточение… Ах, едва ли одна из этих мантр способна меня сейчас унять! Уж не пойти ли в инквизицию или в полк устрашения? Нет, нет, всё это приходит из-за горячности. Нужно успокоиться. Итак, что же мы имеем? – Валенс принялся вышагивать посреди комнаты, глубоко погружаясь в мысли, столь глубоко, не замечая при этом лёгкого движения в тени примыкающего к дому сада. – Что бы не было повинно в распространении искомской заразы, найти и искоренить её источник отныне будет моей самой значимой целью. И если я провалюсь, то не смогу смотреть своему брату в глаза. Как король, я несу ответственность не только за людей мне чуждых, однако же призванных служить Ему, но и за своих родных; нет ли осознания хуже, чем понимание, что девственный мой братец, невинной чистоты малец, уже с рождения проклят быть недоразвитым?! – дав лёгкую слабину эмоциям, Валенс пространно стал смотреть на изрезанный кратерами лунный диск. Серебристое сияние искрилось на увлажнённых веках короля, сдержанность которого поддерживало лишь мышление – спасительный нектар для всякого хладного сердцем, но горячего духом. – Ох, знай же Дивайд, не дам я этой болезни в здравии почивать, заставлю её саму опробовать свой напиток, дай мне только время, и я верну тебе то, что должно быть твоим по праву, – потерявшись в ходе времени, Валенс вернул себе концентрацию на настоящем. Приникнув взором к внешней реальности, ему сперва показалось, что в саду он видит какую-то пожилую женщину, укрытую шёлковой паутинкой и цинично посмеивающуюся, словно бы слышавшей весь внутренний монолог короля, от чего она так и норовила вот-вот разойтись на хохот. Но видение уносится и у выхода в палисадник оказается старая знакомая, всё ожидавшая возвращение своего постельного партнёра.
– Умеешь же ты скрытно подбираться Канис, – молвил Валенс, протирая глаза от привидевшегося. – Дел нынче невпроворот, поэтому и не успе… – обнажённая, с попеременно исторгающимся из неё жарким дыханием, она пальцем останавливает движение губ Валенса, обхватывает его шею и уволакивает тревожного короля в грёзы экстатической неги.
Эта ночь поубавила пыл Валенса в отношении радикальных действий по поводу искомцев. Сам он эта связал с Канис и их ночным довольством, что вовремя оказанная помощь смогла урезонить его суетность. А о почудившейся старой женщине он и вовсе позабыл, хотя в ней-то как раз и таились все разгадки. Дело в том, что старуха, принявшая плод Дивайнов и увиденная в саду – одна и та же, а сексуальная гесперида Канис всего одно из её воплощений. Миссия её – притупить как мысли, так и взор своего поклонника, в данном случае – Валенса. Силы, пославшие её и есть те виновники, несущие ответственность за весь тот раздор, охвативший царствие Великого. Но о них пока рано говорить, так как влияние их ещё не окрепло и во всей своей полноте, ему уготовано разразиться только через двадцать лет, в день, когда был рождён тот, в честь кого названа эта история. Двадцатилетний Дивайд – это точка невозврата, когда конец света станут понимать не аллегорически, а вполне допустимым и очень даже предрешённым.
Отрок (XXI-XII)
Фантастика:
альтернативная история
рейтинг книги
