История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Теккерей Уильям Мейкпис

— Неужто вы поступите так жестоко с бедным мальчиком? — взмолился отец. — Пожалейте его, Пенденнис! Он славный мальчуган, хоть и своенравен, это я признаю, своенравен, чертенок.

— Это вы к нему жестоки, — назидательно возразил майор. — Из-за вас он через три года останется нищим.

— Хорошо, ну, а если мне повезет? Должно же мое невезение когда-нибудь кончиться. И я исправлюсь, ей-богу, исправлюсь. А если вы все про меня разболтаете, это будет такой удар для моей жены, она так ужасно огорчится…

— Разлукой с вами? — съязвил старый майор. — Вы же знаете, она все равно не будет больше с вами жить.

— А почему леди Клеверинг не может жить за границей, или в Бате, или в Танбридже, или у черта на рогах, а я бы остался здесь?.. Мне здесь больше нравится, чем за границей, и в парламенте быть нравится. Это очень удобно. Таких мест, как мое, осталось наперечет; если я его уступлю правительству, меня, очень может быть, назначат губернатором на какой-нибудь остров или дадут мне какую-нибудь хорошую должность. Вы

же знаете, майор Пенденнис, я происхожу из чертовски древнего рода, и титул у меня есть, и все прочее. Вот и выходит, что они должны мне дать хорошее место, верно? Нужно только поумнее разыграть свои карты. А тогда я же смогу откладывать деньги, и не будет рядом этих чертовых игорных домов и притонов, и… ну, пожалуйста, мне очень хочется остаться в парламенте!

Ненавидеть человека и лезть с ним в драку, а в следующую минуту проливать перед ним слезы, а еще в следующую — дружески и доверительно с ним беседовать, — такое поведение было обычным для нашего изменчивого баронета.

— Что касается до вашего места в парламенте, — сказал майор, слегка волнуясь и краснея, чего баронет, впрочем, не заметил, — вы, сэр Фрэнсис Клеверинг, должны уступить его… мне.

— Как, вы хотите пройти в парламент, майор Пенденнис?

— Нет. Но мой племянник Артур — очень неглупый малый и может там выдвинуться. Когда от Клеверинга избирали двух членов, его отец вполне мог бы стать одним из них. Словом — мне бы хотелось видеть Артура в парламенте.

— Проклятье! Он тоже все знает? — вскричал Клеверинг.

— Никто ничего не знает, кроме нас с вами. И если вы окажете мне эту любезность, я буду молчать. Иначе — я не бросаю слов на ветер и сделаю то, что сказал.

— Послушайте, майор, — заговорил сэр Фрэнсис с заискивающей улыбкой, — вы… вы не могли бы уплатить мне за первую четверть вперед? Будьте другом, для вас леди Клеверинг что угодно сделает; а тот вексель я у Абрамса выкуплю. Мерзавец этакий, я знаю, он меня надует, он всегда надувает; а если б вы могли мне это устроить, ну, тогда посмотрим.

— Самое лучшее вам, по-моему, в сентябре поехать в Клеверинг на охоту, забрать с собой моего племянника и познакомить его с избирателями. Да, в сентябре будет как раз хорошо. А насчет аванса я похлопочу. ("Пускай Артур даст ему взаймы, — подумал старый Пенденнис. — Сто пятьдесят фунтов за место в парламенте — это, черт побери, недорого".) И помните, Клеверинг, мой племянник ничего не знает о нашем уговоре. Просто вы решили отдохнуть; он — уроженец Клеверинга, подходящий представитель для округа; вы его рекомендуете, а ваши избиратели за него голосуют — вот и все.

— Когда вы можете передать мне эти сто пятьдесят фунтов, майор? Когда мне к вам зайти? Нынче вечером, завтра утром? Может, хотите выпить? У них тут в буфете отличные ликеры. Я частенько выпиваю рюмочку — очень бодрит.

Майор, отказавшись от угощения, простился с баронетом, а тот проводил его до порога "Колеса Фортуны" и побрел к стойке, где выпил порцию джина с ликером, а тут в буфет заглянул некий джентльмен, близкий к боксу (постоялец "Колеса Фортуны"), и сэр Фрэнсис Клеверинг стал обсуждать с ним и с хозяином последние состязания и прочие новости спортивного мира; в конце концов явился и мистер Мосс Абраме с выручкой по векселю баронета; сэр Фрэнсис отсчитал ему изрядную комиссию, на остальные деньги закатил своему благородному другу обед в Гринвиче, а затем укатил в Воксхолл и очень весело провел там вечер.

Майор же тем временем нанял на Пикадилли кеб и поехал в Лемб-Корт, где у него с племянником состоялся серьезный разговор.

Расстались они в высшей степени дружески, и этот-то опущенный здесь разговор (о содержании его читателю, впрочем, легко догадаться) определил образ мыслей, который Артур высказал в беседе с Уорингтоном, приведенной нами в предыдущей главе.

Когда человека соблазняет что-нибудь очень соблазнительное, он находит сотни веских доводов для того, чтобы поступить, как ему хочется. Артур же внушил себе, что ему хочется попасть в парламент и отличиться на этом поприще, а к какой партии он примкнет — не важно, поскольку с обеих сторон есть и ложь и правда. И еще он внушил себе, что может пойти на сделку с совестью как в этом, так и в других вопросах и что саддукейство — очень удобное и необременительное вероисповедание.

Глава LXIII

Филлида и Коридон

В живописной местности близ Танбридж-Уэлза леди Клеверинг приглядела хорошенькую виллу, куда и удалилась после семейной ссоры, которой завершился этот неудачный лондонский сезон. Мисс Амори, разумеется, поехала с матерью, а на вакации туда же прибыл наследник дома, и тогда главным занятием Бланш стали драки и ссоры с братом. Впрочем, этим она могла заниматься только дома, а сидеть дома резвый мальчик не любил. В Танбридже он увлекся крикетом и лошадьми и завел многочисленных приятелей. В дом снисходительной бегум то и дело врывалась орава тринадцатилетних джентльменов, которые без меры уписывали сладкие пироги и пили шампанское, устраивали перед домом скачки, до смерти пугая нежную мамашу, и накуривались так, что их тошнило, а мисс Бланш убегала из столовой. Общество тринадцатилетних джентльменов было не по ней.

А между тем эта прелестная девица любила всяческое разнообразие; недели две она охотно провела бы в крестьянском домике, питаясь хлебом и сыром;

а один вечер, может быть, даже в темнице, на хлебе и воде; поэтому и в Танбридж она переехала с удовольствием. Она бродила по лесу, рисовала деревья и фермы; без конца читала французские романы; часто ездила в городок, не пропуская там ни одного представления, бала, фокусника или музыканта; много спала; по утрам ссорилась с матерью и братом; обнаружила маленькую сельскую школу и сперва ласкала учениц и мешала учительнице, а потом стала бранить учениц и издеваться над учительницей; и, разумеется, усердно ходила в церковь. Это была прелестная старинная церковка — настоящая маленькая жемчужина англо-норманской архитектуры, построенная на прошлой неделе и украшенная витражами, скульптурными головами святых, выведенными золотом текстами из Священного писания и резными скамьями. Бланш немедля принялась вышивать напрестольную пелену в чистейшем стиле Высокой церкви. Священник первое время считал ее святой женщиной — она совсем его околдовала: так искусно льстила ему, улещала его и обхаживала, что миссис Сморк, — которая сперва тоже была ею очарована, потом к ней охладела, а потом перестала с ней разговаривать, — с ума сходила от ревности. Миссис Сморк была женою нашего старого знакомого Сморка — наставника Пена и поклонника бедной Элен. Потерпев тогда фиаско, он утешился с молодой девицей из Клепема, которую ему сосватала мамаша. А после смерти мамаши взгляды его с каждым днем стали все более определяться. Он отрезал у сюртука воротник и отрастил волосы на затылке. Он пожертвовал кудрей, некогда украшавшей его лоб, и узлом шейного платка, которым немало гордился. Он вообще отказался от шейного платка. По пятницам не обедал. Служил часы на римский манер и дал понять, что готов принимать исповедь в ризнице. Хоть он и был самым безобидным созданием, но Маффин, служивший в диссидентской часовне, и мистер Симеон Найт, служивший в старой церкви, обличали его как опаснейшего черного иезуита и паписта. Мистер Сморк построил свою церковь на деньги, доставшиеся ему от матери. Боже мой! Что бы сказала эта жительница Клепема, услышав, что стол называют престолом, увидев, что на нем возжигают свечи, Цолучая письма, помеченные "в день святого имярек" или "в канун святого такого-то"! Все эти грехи совершал наш выходец из Клепема, и верная жена следовала его примеру. Но когда Бланш чуть не два часа беседовала с мистером Сморком в ризнице, Белинда, как зверь в клетке, ходила взад-вперед внутри церковной ограды, где возвышалось еще всего два надгробия, мечтая о третьем — для себя; только… только тогда он, наверно, сделает предложение этой злодейке, которая в две недели его обворожила. Нет, лучше она удалится в монастырь, примет католичество и оставит его одного. Вот какие дурные мысли приходили в голову жене и соседям Сморка — они подозревали его в прямых сношениях с Римом, она — в грехах, на ее взгляд еще более тяжких и гнусных. А между тем у бедняги и в мыслях не было ничего дурного. Почтальон не доставил ему ни одного письма от папы Римского; Бланш, правда, сначала показалась ему самой благочестивой, одаренной, разумной и прелестной девушкой, какая ему встречалась, и в церкви она пела восхитительно; однако вскоре мисс Амори стала его утомлять, ее манерные ужимки начали ему приедаться; затем он усомнился в мисс Амори; затем она устроила скандал в его школе: вышла из себя и набила девочек по рукам линейкой. Такой переход от восхищения к пресыщенности почему-то испытывали, сталкиваясь с Бланш, многие мужчины. Она старалась им понравиться и пускала в ход сразу все свои чары, — нацепляла на себя, так сказать, все свои драгоценности, — все улыбки, сладкие взгляды и ласковые слова. А потом ей надоедало стараться, и поскольку к самим этим людям она ничего не чувствовала, то и оставляла их в покое; и они, со своей стороны, наскучив ею, тоже оставляли ее в покое. Счастливый то был вечер для Белинды, когда Бланш ушла из их дома, а Сморк сказал с легким смущенным вздохом, что обманулся в ней: он вообразил, что она наделена многими бесценными достоинствами, но, кажется, это не более как мишура; он думал, что у ней правильный образ мыслей, но, кажется, религия для нее — всего лишь забава; а с учительницей она была непростительно груба, и Полли Рэкер нахлестала по рукам просто безжалостно. Белинда бросилась ему на шею, забыв и про могилу и про монастырь. Он нежно поцеловал ее в лоб. "Кто сравнится с тобой, моя Белинда! — сказал он, возведя свои прекрасные глаза к потолку. — Ты — лучшая из женщин!" Что же до Бланш, то, распростившись с ним и с Белиндой, она больше ни разу о них и не вспомнила.

Но когда Артур приехал на несколько дней погостить к бегум, ни мисс Бланш, ни простодушный священник еще не достигли этой стадии охлаждения. В глазах Сморка она была не смертная женщина, но ангел и чудо. Такого совершенства он еще никогда не видел и летними вечерами сидел как завороженный, внимая ее пению, разинув рот и забывая влить в него чаю и положить хлеба с маслом. Он слышал, что музыка в Опере куда как хороша, — сам он только раз был в театре, о чем упоминал краснея и вздыхая (то был день, когда он с Элен и ее сыном ездил в Чаттерис смотреть мисс Фодерингэй), — но не мог вообразить себе ничего более упоительного, он чуть не сказал — божественного, чем пение мисс Амори. Она — в высшей степени одаренная натура; у ней удивительная душа, поразительные таланты, судя по всему — ангельский характер и прочее и прочее. Так Сморк, в разгар своего бурного увлечения прелестной Бланш, расписывал ее Артуру.