История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
Шрифт:
И достойный майор, который к старости делался с племянником все более откровенен и болтлив, привел целый ряд поучительных примеров того, как повредила такая неосторожность многим мужчинам из высшего общества, — как молодой Спуни, допустив слишком пылкие выражения в стихотворном письме к вдове Нэйлор, навлек на себя неприятное объяснение с братом вдовы, полковником Флинтом, и вынужден был жениться на женщине вдвое себя старше; как Луиза Солтер изловила наконец сэра Джона Бэрда, а Хопвуд, гвардейский офицер, предъявил письма, полученные им ранее от этой девицы, и Бэрд дал отбой, а позже женился на мисс Стикни из Лайм-Реджис, и так далее. Майор, если и не был особенно начитан, зато умел наблюдать и свои мудрые изречения всегда мог подкрепить множеством примеров, почерпнутых из долголетнего и внимательного чтения
Примерам Пен посмеялся, а на доводы майора ответил, слегка покраснев, что запомнит их и будет осторожен. Возможно, он потому и покраснел, что помнил о них, что был осторожен, что в письмах к мисс Бланш бессознательно или, может быть, из честности воздерживался от признаний, которые могли бы его скомпрометировать.
— Вы разве не помните, сэр, какой урок я получил в истории с леди Мирабель… то есть, мисс Фодерингэй? Второй раз я так не попадусь, — сказал Артур с притворным смирением и чистосердечием. И старый Пенденнис от души поздравил себя и порадовался, что его племянник набрался ума-разума и с успехом делает светскую карьеру.
Если бы Пен посоветовался с Уорингтоном, он, несомненно, услышал бы совсем иное мнение — что безрассудные письма мальчика были лучше, чем ловкие комплименты и скользкие любезности мужчины; что, добиваясь любимой женщины, только негодяй или трус действует с оглядкой, скрывается и хитрит и обеспечивает себе путь отступления; но с Уорингтоном Пен об этом не говорил, отлично сознавая свою вину и не сомневаясь в том, какой приговор вынес бы ему Джордж.
С отъезда полковника Алтамонта прошел всего какой-нибудь месяц (сэр Фрэнсис Клеверинг, выполняя свой уговор с майором Пенденнисом, уехал тем временем в деревню), когда удары судьбы градом посыпались на единственного оставшегося в городе компаньона маленькой фирмы из Подворья Шепхерда. Когда Стронг, расставаясь с Алтамонтом, отказался взять деньги, которые тот ему предложил взаймы от чистого сердца и полного кошелька, он принес этим жертву своей совести и деликатности, — жертву, о которой впоследствии не раз пожалел: он чувствовал — может быть, впервые в жизни, — что проявил в этом случае излишнюю щепетильность. В самом деле, почему неимущему не принять помощь, когда ее предлагают от души? Почему жаждущему не напиться из кувшина, протянутого дружеской рукой, пусть даже не совсем чистой? Стронга мучила совесть — зачем он отказался взять то, что Алтамонт нажил честным путем и предложил так великодушно? И теперь, когда было поздно, он с грустью думал, что лучше бы деньги Алтамонта перешли в его карман, чем достаться содержателям игорных притонов в Бадене или Эмсе, где его благородие неминуемо растратит все, что выиграл на дерби. Среди торговцев, вексельных маклеров и прочих, с кем вел дела Стронг, прошел слух, что он разругался с баронетом, и подпись его потеряла всякую цену. Торговцы, до тех пор слепо ему доверявшие, — ибо кто мог устоять против веселой, открытой физиономии Стронга и его обходительной манеры, — теперь с какой-то гнусной подозрительностью и единодушием засыпали его счетами. В дверь квартиры беспрерывно кто-нибудь стучал, и на лестнице дежурили, дожидаясь аудиенции, портные, сапожники, рестораторы, — либо собственной персоной, либо представленные своими подручными. Вскоре к ним прибавились личности менее шумные, но куда более хитрые и опасные: молодые клерки от юристов, которые прятались по углам Подворья, шептались с клерком мистера Кэмпиона в его конторе, а в глубине своих унылых карманов держали повестки, предписывающие Эдварду Стронгу явиться в такой-то день в начале будущей сессии в суд ее величества королевы и отвечать… и прочее и прочее.
От этого нашествия кредиторов бедный Стронг, оставшись без единой гинеи, мог укрыться лишь в той крепости, которой, как известно, служит англичанину его дом; там он и отсиживался, заперев дверь и предпринимая вылазки только по вечерам. Тщетно враги с проклятьями стучались в ворота цитадели- шевалье, только поглядывал на них сквозь занавеску, которой он затянул щель почтового ящика, и злорадно наблюдал, с какими лицами разъяренные клерки и разгневанные заимодавцы бросались в атаку на его дверь и отступали. Но поскольку они не могли дежурить там сутками и ночевать на лестнице, у шевалье выдавались иногда короткие передышки.
Да и нельзя сказать,
В это трудное время наш полководец обеспечил себе и нечто, еще более необходимое, чем союзники, а именно — путь отступления. На страницах этой повести уже упоминалось, что господа Костиган и Бауз проживали стена об стену с капитаном и что одно из их окон приходилось недалеко от окна кухни, расположенной в верхнем этаже квартиры Стронга. Желоб и водосточная труба у них были общие, и Стронг, поглядывая однажды в кухонное окно, смекнул, что с легкостью может, пройдя по трубе, подтянуться на подоконник соседа. Он тогда же, смеясь, рассказал о своем открытии Алтамонту, и оба решили утаить это обстоятельство от капитана Костигана — иначе он, спасаясь от своих многочисленных кредиторов, то и дело будет соскальзывать по трубе к ним в квартиру.
Теперь же, когда настали черные дни, Стронг сам использовал этот путь спасения: однажды под вечер он неожиданно предстал перед Баузом и Костиганом и, весело ухмыляясь, объяснил, что на лестнице его поджидают враги и он решил таким вот образом от них улизнуть. И пока адъютанты мистера Марка поджидали Стронга на площадке дома э 3, он спустился по лестнице дома э 4, пообедал в "Альбионе", побывал в театре, а в полночь воротился домой к великому изумлению Фанни и миссис Болтон, которые не видели, чтобы он выходил из своего подъезда, и только руками разводили, недоумевая, как он миновал часовых.
Несколько недель шевалье выдерживал эту осаду, проявляя стойкость, на которую был способен лишь такой старый и храбрый солдат: человека заурядного мужества подобные невзгоды и лишения непременно сломили бы; и больше всего Стронга обижало и бесило дьявольское безразличие и подлая неблагодарность Клеверинга, — он слал баронету письмо за письмом, а тот не отвечал ему ни слова, не перевел ни пенса, хотя, по словам Стронга, пятифунтовый билет был бы для него в то время целым состоянием.
Однако храброму шевалье не суждено было погибнуть: он сильно приуныл под бременем своих затруднений, но тут подоспела долгожданная помощь.
— Да, кабы не этот добрый человек, — говорил Стронг, — а вы добрый человек, Алтамонт, вы молодчина, я теперь по гроб жизни буду за вас стоять, честное слово… кабы не он, Нэду Стронгу была бы крышка, Пенденнис. Шла уже пятая неделя моего заточения… не мог же я без конца лазить по этой трубе, рискуя сломать себе шею, и выходить на прогулки через окно бедняги Коса, и я уже совсем пал духом, сэр, ей-богу, уже подумывал, не покончить ли с собой, еще неделя — я так бы и сделал — и вдруг — вы только вообразите — Алтамонт! Как с неба свалился.
— Ну, не так чтобы с неба, Нэд, — сказал Алтамонт. — Я приехал из Баден-Бадена, и мне там дьявольски везло целый месяц, вот и все.
— Словом, у Марка он вексель выкупил, а 6 остальными, которые на меня наседали, расплатился, вот он какой молодец, сэр! — с жаром сказал Стронг.
— Я буду счастлив поставить всем присутствующим бутылку кларета, а за первой и еще, сколько присутствующие пожелают, — произнес Алтамонт, покраснев от смущения. — Эй, человек, две кварты самого лучшего, да поживей! Будем пить за всех по очереди, и дай бог, чтобы каждого доброго малого, такого как Стронг, выручал в беде какой-нибудь другой добрый малый. Вот мой тост, мистер Пенденнис, хоть мне и не нравится ваша фамилия.