История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе
Шрифт:
Именно сепаратистского противления своей вновь освященной власти и не принимал царь булгар, который до той поры был всего лишь «первым среди равных». В Волжской Булгарии появилась с приездом посольства совершенно новая иерархия власти, когда сопротивление власти царя становилось не только нарушением родоплеменной иерархии, но входило в гораздо более масштабное противоречие с властью халифа, дарованной, как утверждалось, Самим Богом. Единая вера давала в руки царя новую государственную идеологию, согласно которой его власть главы союза племен становилась «властью от Бога» и приобретала необходимую для создания единого государства сакральность.
На этом судьбоносном перекрестке истории неподчинение этой сакрализованной власти означало не просто выбор властного авторитета, но выбор цивилизационного пути на многие века вперед. Как писал переводчик и исследователь
«Надо полагать, что после угроз булгарского царя за ним последовала лишь часть племени суваз, вероятно, главным образом, знать. Основная же масса отказалась принять ислам и постепенно стала переходить в более отдаленные места на запад, на правый берег Волги. Эта часть и сохранила прежнее название сувас-чуваш. Оставшая часть составила основу населения княжества Сувар и в дальнейшем слилась с булгарами [195] ».
195
Ковалевский А. П. «Книга ибн Фадлана о его путешествии на Волгу», в сборнике «На стыке континентов и цивилизаций», там же, с. 70.
Таким образом, летом 922 года в Волжской Булгарии произошел первичный выбор не столько самой веры, которая уже пустила среди населения достаточно прочные корни. Тогда же совершился выбор пути развития государства от торгово-кочевой и языческой к торгово-городской и мусульманской цивилизации. Значение этого выбора для судеб России нельзя переоценить, так как из этого выбора проистекли не только государственная эволюция волжских булгар и впоследствии казанских татар, но и все особенности культурного развития соседних башкирского, чувашского, марийского и мордовского народов. В этом смысле празднование в 1989 году 1100-летия официального пришествия ислама на Волгу было далеко не только религиозным событием, впервые приоткрывшим для россиян сам факт существования в государстве древнейшей исламской цивилизации. Это событие впервые открыто указало на ту важнейшую роль, которую эта цивилизация сыграла и продолжает играть в деле созидания России как многонационального и многоконфессионального государства.
На этих словах нам приходится прощаться, если не с ибн Фадланом, то с его сочинением, которое мы так обильно цитировали в нашей первой беседе. Сам ибн Фадлан, конечно же, и предположить не мог, какое значение приобретут его путевые записи для истории не только России с ее многими народами, но и всех скандинавских стран. Он уехал из Волжской Булгарии, скорее всего, с обратным караваном в начале осени 922 года, и с тех пор его следы теряются. Да и правда, мало ли было в Халифате чиновников его ранга, чтобы упомнить каждого в анналах истории! На его долю не выпало славы таких мусульманских путешественников, как ибн Баттута и Насир Хосроу, и никто из известных историков и географов его времени не сослался впрямую на привезенные им сведения.
Но у кого повернулся бы язык сказать, что его странствия и страдания пропали даром? Жизнь ибн Фадлана, который, безусловно, достоин памятника на берегах Волги, лишний раз убеждает нас в том, что «рукописи не горят», и никакие честные труды не пропадают всуе. Более того, судьба его сочинения дает нам надежду на то, что со временем где-то в архивах Ирана или другой страны мусульманского мира всплывут на свет новые свидетельства о первоначальном пришествии ислама на берега Волги, осветив новым светом наши предположения и догадки. Мы благодарны ибн Фадлану не только за подробные свидетельства о важнейшем для судеб России историческом событии, но и за то, что со страниц его рукописи веет живым дыханием истории, за то, что мы можем воочию увидеть и услышать людей и осязать воздух, листья и травы, саму природу эпохи, отдаленной от нас более, чем на тысячу лет.
Ибн Фадлан просто честно делал свое дело, но бывает ли бессмертие более очевидное, чем его бессмертие? Стоит заново раскрыть его книгу – и вот он вновь перед нами, занятый своими делами и обуреваемый своими тревогами. Прощание с ним – дело чревычайно условное, как и все, что связано с мусульманским осязанием истории, в котором нет ничего, что минуло бы навсегда, где все продолжается, давая нам постоянную возможность не только почувствовать, но и прочувствовать бесконечное, вневременное и чудесное единство
Изменяется только наше знание о жизни, но это всего лишь накладывает на нас добавочную ответственность за все, что мы видим и чувствуем вокруг, в том числе и за сохранность в памяти тех удивительных событий минувшего, которые до сих пор так много значат для нашего понимания друг друга.
Постскриптум к первой беседе
Вообще, приезд в Волжскую Булгарию году такого наблюдательного и образованного человека, как ибн Фадлан, можно считать для татарского краеведения необыкновенной исторической удачей. На фоне той трагической судьбы, которая постигла большую часть татарских исторических источников, его отчет о поездке, сохраненный в пересказе Йакуба, полон чрезвычайно важных и ценных сведений, проливающих свет не только на образ жизни древних булгар, но и на их политико-торговые связи с другими странами мира.
При всем том сам отчет ибн Фадлана как относительно достоверный исторический источник еще подлежит глубокому изучению в ряде аспектов, в том числе географическом и историко-лингвистическом. Поэтому, рассказывая о его пребывании у булгар, мы остановим наше внимание еще на одном небольшом, но чрезвычайно интересном отрывке:
«Как-то переводчик царя рассказал мне, что однажды в их страну попал какой-то человек из Индии и некоторое время оставался у царя на службе. И был он очень ловок и понятлив. Однажды группа булгарских купцов решила отправиться по своим торговым делам, и этот индиец попросил царя разрешения ему ехать вместе с ними. Царь же запретил ему это. А индиец все настаивал на своем и, наконец, добился своего. Итак, он отправился вместе с ними по воде. В пути булгары убедились, что он подвижен, сметлив, и, сговорившись между собой сказали: «Этот человек подходит для служения нашему богу, так отправим же его к нему.» В это время как раз они плыли мимо леса. Вывели индийца на берег, накинули на шею веревку и подвесили на вершине высокого дерва. Потом отправились дальше [196] ».
196
Ибн Фадлан. Там же, с. 36.
То, что ибн Фадлан называет неудачливого купца «человеком из Индии», говорит, что этот человек вряд ли являлся мусульманином. Его появление в Волжской Булгарии произошло, видимо, за несколько лет до приезда ибн Фадлана, то есть где-то между 910–922 годами. Дело в том, что к началу X века собственно Индия еще практически не знала ислама. Разве что в древних портовых городах, таких как Каликут в Керале и Тана (Бомбей), ислам был известен благодаря купцам, которые освоили эти рынки еще задолго до пришествия ислама в Аравию.
О религии человека, которого Ибн Фадлан называет «индусом», мы еще поговорим, но сейчас более важный вопрос состоит в том, как и каким образом он попал попал в Волжскую Булгарию? Из какой части Индии мог он приехать и какими географическими сведениями руководствовался при выборе своего маршрута?
Отдавая должное переводческой скрупулезности А. П. Ковалевского, можно, тем не менее, с уверенностью предположить, что географический термин «Индия» в указанном отрывке соответствует арабскому термину «Хинд». Дело в том, что древние арабские географы и историки четко разделяли современную Индию на две отдельные части по линии реки Инд, и у них не было термина, покрывающего всю Индию. Взамен единого было два термина: «Синд» и «Хинд». Если название «Синд» относилось в большей степени к современному Пакистану, включая в себя собственно Синд, Белуджистан, часть Пенджаба и северо-западные горные провинции, то к стране «Хинд» арабы относили практически все страны Юго-Восточной Азии, то есть не только современную Индию, но и Индонезию, Малайзию и так далее.