История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе
Шрифт:
Таким образом, классическая русская история, как правило, говорит о первых северных мусульманах как о народе по преимуществу миролюбивом и созидательном. Очевидно, что мусульманское богословие волжских булгар, почерпнутое из правовых представлений ханафитского права, мало способствовало возникновению совершенной чуждой исламу идеи джихада как обязательной войны с неверными. Однако нельзя сказать, что первые северные мусульмане совсем не вели джихада как мирной проповеди веры, и повествуют нам об этом именно русские летописи.
Мы не знаем, насколько правдиво сказание о том, что князь Владимир действительно встал перед выбором между исламом, христианством и иудаизмом. Слишком уж летописный рассказ об этом напоминает другое повествование – о выборе веры хазарским каганом – уже известное нам по нашим беседам. Подобные параллели в исторических источниках вряд ли совершенно случайны, особенно если
Поэтому рассказ о том, что иудеи пришли к Владимиру с предложением своей веры только третьми, после мусульман и католиков, не согласуется со здравым смыслом. Ведь если и была в Киеве конца X века устоявшаяся религиозная община, это была именно община иудейская, которая сохранила свой квартал и свой образ жизни и много после официального крещения Руси.
Летописец Нестор повествует о том, как основатель Киево-Печерского монастыря игумен Федосий вел теологические споры с киевскими иудеями около 1080 года, а в 1113 году, по смерти киевского князя Михаила-Святополка, взбунтовавшиеся жители Киева напали на еврейский квартал, находившийся в Киеве за особыми Еврейскими воротами [290] . Словом, иудеям не нужно было издалека приходить к Владимиру, чтобы излагать основы уже известной ему веры.
290
Н. И. Костомаров пишет: «В 1113 году умер Святополк, и киевляне, собравшись на вече, избрали Владимира Мономаха своим князем; но Владимир медлил; между тем киевляне, недовольные поборами своего покойного князя, напали на дом его любимца Путяты и разграбили жидов, которым потакал Святослав во время своего княжения и поверил собирание доходов». Там же, с. 34.
Другое дело – ислам. Здесь, несмотря на относительную географическую близость Волжской Булгарии, можно вполне согласиться с мнением С. М. Соловьева, который замечает, что мусульманство «кроме видимой бедности своего содержания, не могло соперничать с христианством по самой отдаленности своей [291] ». Надо полагать, что слова «видимая бедность» следует понимать выше в смысле «кажущаяся бедность», если только С. М. Соловьев не имел в виду внешних атрибутов веры и обрядности. Как бы то ни было, судя по сказанию о «выборе веры», первыми в Киев явились именно булгарские мусульманские проповедники. Вот как об этом говорит Лаврентьевская летопись 1377 года:
291
Соловьев С. М. Там же. Т. 1, с. 172.
«В лето 6494 (986). Придоша Болгары веры Бохъмиче, глаголяще: яко ты князь еси мудр и смыслен, не веси закона, но веруи в закон наш и поклонися Бохъмиту. И рече Володимер: како есть вера ваша. Они же реша: веруем Богу, а Бохмит ны учит обрезати уды таиные и свинины не ести, вина не пити (а по смерти же рече с женами похоть творити блудную). Даст Бохмит комуждо по семидесят жен красных, исберет едину красну и всех красоту взъложит на едину, та будет ему жена. Иде же рече достоить блуд творить всяк на сем свете. Аще будет кто убог, то и томо и ина многа лесть еяже не льзе писати срама ради. Володимер же слушаше их, бе бо сам любя жены и блуженье многое, послушаше сладко, но се ему бе нелюбо обрезанье оудов и я неяденьи мяс свиных, а о питье отинудь рька Руси есть веселие питье, не можем бес того быти [292] …»
292
Хузин
Н. М. Карамзин пишет о том же следующими словами:
«Первые Послы были от Волжских или Камских Болгаров. На восточных и южных берегах Каспийского моря уже давно господствовала Вера Магометанская, утвержденная там счастливым оружием Аравитян: Болгары приняли оную и хотели сообщить Владимиру. Описание Магометова рая и цветущих гурий пленило воображение сластолюбивого Князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино – уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для Русских; не можем быть без него».
Российские мусульманские историки, говоря об этом разговоре булгарских проповедников с князем Владимиром, сокрушались о том, что булгары не сумели толком объяснить князю своей веры, только понапрасну напугав его необязательным для взрослых людей обрезанием. Однако думается, что никакой вины на них нет, и вот почему. Даже если такая встреча действительно состоялась и не является легендарной, рассказ об исламе мог идти только через переводчика, а это далеко не лучший и далеко не самый легкий способ убеждения в религиозных вопросах.
Кем мог быть такой переводчик? Булгары вряд ли знали славянский язык в той степени, в какой он необходим для убедительной проповеди. То же самое можно сказать о знании тюркского языка со стороны окружения Владимира. Но даже если кто-то вокруг Владимира и знал тюркский язык, это мог, скорее всего, быть один из варяжских купцов, многие из которых были христианами, так как вели свою торговлю в основном с Византией и Дунайской Болгарией. Если речи волжских булгар переводил такой купец, то очевидно, что не в его интересах было представить ислам в сколь-нибудь выгодном свете. Однако вероятнее всего, переводчиком, хорошо знавшим и тюркский, и славянский языки, был один из киевских тюркоязычных хазар, представителей иудейской общины. Тогда становится ясно, почему в летописном изложении так смутно и неверно предстает описание мусульманского рая и якобы разрешенный «на сем свете» блуд. Такой переводчик, перечислив сходство мусульманства и иудаизма – обрезание, отказ от свинины и прочее, – должен был показать, что ислам, не в пример иудаизму, является религией распущенности и многодозволенности.
Но дело даже не в этом. Изложение доводов северных мусульман в русских летописных источниках и, далее, в трудах классических русских историков отражает уровень понимания ислама, перешедший русскому православию в наследство от Византии, которая издавна считала ислам вражеской идеологией и распространяла о нем самое поверхностное, а много чаще совершенно искаженное представление. Мы уже знаем, например, что византийская формула отречения от ислама, которой подвергались попавшие в плен мусульмане, совершенно неверно подразумевала, что мусульмане поклоняются идолу, «сделанному из крепкого железа [293] », а ислам представляла как религию разврата и сластолюбия. Летописец, создавая не только и не столько историографическое сочинение, сколько политическую апологию христианской княжеской власти, ничего не знал и не хотел знать об исламе, тем более, что в его монашеском сане всякий разговор о нем представал адским соблазном и искушением, и не подозревал, что в его рассказе о греческом философе, изложившим Владимире «правильную веру», большая часть этого изложения могла быть отнесена, как к исламу, так и к христианству. Н. М. Карамзин говорит:
293
См. «Введение».
«Безымянный Философ, присланный Греками, опровергнув в немногих словах другие Веры, рассказал Владимиру все содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: историю творения, рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, Христианства, семи Соборов, и в заключение показал ему картину Страшного Суда с изображением праведных, идущих в рай, и грешных, осужденных на вечную муку. Пораженный сим зрелищем, Владимир вздохнул и сказал: «Благо добродетельным и горе злым!» Крестися, – ответствовал Философ, – и будешь в раю с первыми. Летописец наш угадывал, каким образом проповедники Вер долженствовали говорить с Владимиром; но ежели Греческий Философ действительно имел право на сие имя, то ему не трудно было уверить язычника разумного в великом превосходстве Закона Христианского. (…) Христианство, представляя в едином невидимом Боге создателя и правителя вселенной, нежного отца людей, снисходительного к их слабостям и награждающего добрых – здесь миром и покоем совести, а там, за тьмою временной смерти, блаженством вечной жизни, – удовлетворяет всем главным потребностям души человеческой».