История русской литературы XIX века. В 3 ч. Ч. 2
Шрифт:
СЕМЕЙНАЯ ДРАМА
Духовный кризис Герцена, вызванный событиями французской революции, в начале 1850-х годов был усугублен событиями личного порядка. Страшный моральный удар нанесло Герцену увлечение его жены Натали другом их семьи, а в отношении политических пристрастий — прямым единомышленником писателя, немецким левым радикалом и поэтом Г. Гервегом. Идеальные представления Герцена о свободных брачных отношениях оказались в резком противоречии с реальным опытом его жизни: он не смог отпустить жену к тому, кого по свободному страстному влечению избрало ее сердце, и объяснил происшедшее ее роковой ошибкой, а также низменностью помыслов и духовным ничтожеством ее избранника. Вскоре после этого, в 1851 г., во время кораблекрушения погибают мать Герцена и его младший сын, а в 1852 г. подавленная всеми выпавшими на ее долю потрясениями и испытаниями умирает (после неудачных родов) вернувшаяся к мужу Натали.
«ПОВРЕЖДЕННЫЙ»
Переживания конца 1840-х — начала 1850-х годов своеобразно преломились в написанной в 1851 г. повести «Поврежденный». В ней, как можно предположить, Герцен дает отстраненное или, точнее, завуалированное изображение своего духовного кризиса и пытается нащупать его причины. Центральный герой повести, русский помещик Евгений Николаевич, которого приставленный к нему благодушный и недалекий «оптимист» доктор считает сумасшедшим, развивает мысли, во многом близкие самому автору, об ошибочности всех исторических путей, избираемых человечеством, и
и, главное, никак не заслуженные ею нравственные мучения. Тема не столько даже социального, сколько универсально-экзистенциального протеста «лица» против несправедливо устроенного мира, намеченная в «Кто виноват?» и подспудно присутствующая в «Сороке-воровке», в «Поврежденном» звучит вполне отчетливо и если не для героя, то для автора, безусловно, становится некой духовной опорой, позволяющей ему преодолеть собственный философский пессимизм и наметить пути выхода из кризиса.
ФИЛОСОФСКАЯ ПУБЛИЦИСТИКА 1850-1860-х ГОДОВ: ГЕРЦЕН О СУДЬБАХ РОССИИ И ЕВРОПЫ
Разочарованный в Европе и европейской системе ценностей, Герцен с начала 1850-х годов — и чем дальше, тем определеннее — обращает свои взоры к России, отныне связывая с ней и только с ней (как бы в пику не оправдавшей его надежд Европе) свои, не уничтоженные до конца революцией 1848 г. чаяния и упования на грядущее преображение мира. В сознании Герцена — писателя и философа — происходит глобальная перестройка жизненных ориентаций и культурных приоритетов. Бывший западник, теперь он ищет поддержки у славянофилов, находя близкие себе идеи в их жестком противопоставлении «дурной», «вырождающейся» Европы, изначально лишенной духовной жизни и пробивающейся ее суррогатами, и России как кладезя духовных сокровищ, которые пока не видны высокомерному западному уму, но когда-нибудь проявятся во всей своей неимоверной энергетической мощи. Вслед за славянофилами Герцен поэтизирует сохраненный в русской крестьянской среде общинный дух взаимной любви и бескорыстной помощи ближнему и видит в нем альтернативу распространенному на Западе эгоистическому торгашескому духу буржуазного накопительства. В то же время герценовское понимание общины отличается от славянофильского. Если для традиционалистов-славянофилов вера русского крестьянина-общинника в Бога и царя как его «земного заместителя» есть условие национальной крепости и единства России, то для Герцена Бог и царь, живущие в сознании русского крестьянина, есть то, что как раз мешает ему выйти к горизонтам подлинной умственной, а следовательно, и политической свободы. Только просветив невежественное крестьянское сознание, избавив его от идолов царя и Бога, можно надеяться на появление в крестьянской среде импульса революционного противостояния деспотической государственности. В крестьянине, таким образом, должна пробудиться независимость «лица», личности, способной оказать отпор государственному насилию и произволу. Однако при сохранении коллективистского, общинного духа, как бы страхуемая им, обретшая независимость личность не сможет превратиться в заботящегося только о своем кошельке буржуазного индивидуалиста западноевропейского толка. Отказав Европе в способности к революционному преобразованию действительности, Герцен перенес свои надежды на Россию. То же произошло и с идеей социализма: если социализм, рожденный на волне ненависти к буржуазному строю, не может быть осуществлен на своей родине — в Европе, то он может обрести второе рождение в молодой и полной тайных могучих сил России, чья давняя предрасположенность к общинным формам жизни толкуется Герценом как инстинктивное нащупывание и предощущение социалистического идеала.
Не без определенного влияния Бакунина, ставшего к тому времени ярким теоретиком революционного анархизма и бунтарского социализма, и своего ближайшего друга Огарева, разделявшего многие бакунинские воззрения, Герцен создает целое историософское учение о судьбах Европы и России, которое любопытным образом синтезировало в себе элементы западнических, славянофильских и социалистических идей и концепций и оказало воздействие на взгляды не одного поколения оппозиционной русской интеллигенции, начиная от народников 1870-х годов и кончая эсерами-максималистами и поздним A.A. Блоком — автором поэмы «Двенадцать» и стихотворения «Скифы». В современности, полагал Герцен, действуют три мощные силы, начала или фактора, во многом изоморфные тем, которые формировали облик Европы на рубеже старой и новой эры. В древности это были: «сила» Римской империи, внешне могучей, но разлагающейся изнутри, потому что пришел срок ее исторической гибели; «сила» вторгшихся на территорию Рима варварских германских племен, диких, грубых, враждебных цивилизации и культуре, но зато исполненных энергии, стихийного буйства свежих играющих сил; и, наконец, третья — духовная — «сила» евангельского учения, облагородившая и очеловечившая варваров-завоевателей и послужившая основой заложенной ими на развалинах языческой Римской империи новой христианской цивилизации. В нынешних условиях разлагающемуся Риму соответствует вырождающаяся цивилизация Западной Европы. Германским варварским племенам соответствуют юные славянские народы, которым вскоре предстоит выйти на историческую арену и удивить держащихся за свою цивилизованность европейцев стихийной «скифской» мощью (Герцен придерживался теории, что скифы были предками славян). Евангельскому же учению соответствует учение социализма — новой атеистической религии, высвобождающей здоровое этическое ядро христианской вести из-под вековых церковных, го-сударственно-монархических и новейших буржуазных искажений и призванной одухотворить и возвысить современных славянских варваров.
Намеки на этот круг идей появляются уже в кризисной книге «С того берега», окончательное оформление получая в статьях «Русский народ и социализм» (1851), «Русское крепостничество» (1852) и в историко-публицистическом сочинении «О развитии революционных идей в России» (1851). В данном сочинении Герцен предпринимает попытку рассмотреть развитие русской социальной и политической мысли, а также культуры и искусства как пребывающих в постоянном и потенциально революционном конфликте с «чудовищным» самодержавием, пресекающим всякий свободный поиск истины и с фанатическим упорством губящим лучших представителей русской интеллигенции, готовых искренне служить делу преобразования Отечества на началах истинной
ГЕРЦЕН - ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЭМИГРАНТ. СОЗДАНИЕ ВОЛЬНОЙ РУССКОЙ ТИПОГРАФИИ
Практическим выходом из кризиса конца 1840-х годов стало для Герцена создание Вольной русской типографии. Она была создана в 1853 г. в Лондоне, где писатель, отказавшись вернуться по требованию правительства в Россию и став таким образом политическим эмигрантом, обосновался в 1852 г. и где прожил, влившись в среду европейской революционной эмиграции, до 1865 г. Главными достижениями деятельности Вольной типографии стали издания на русском языке альманаха «Полярная звезда» (1855-1868) и газеты «Колокол» (1857-
1867). В разные годы в «Полярной звезде» были опубликованы запрещенные к напечатанию в России политические стихотворения Пушкина, Лермонтова, Рылеева, материалы о декабристах, переписка Белинского с Гоголем, вновь опубликовано некогда так поразившее Герцена своим антиправительственным пафосом «Философическое письмо» Чаадаева; время от времени публиковались очерково-публицистические произведения самого писателя. Собственно литературные публикации в «Полярной звезде» не были преобладающими; это был альманах идеолого-политического, а не чисто эстетического направления. Тем не менее, высокий художественный уровень многих литературных публикаций альманаха, чрезвычайно популярного у русских читателей, делал это издание во многом сомасштабным ведущим журнальным изданиям России того времени, и прежде всего журналу «Современник», в том числе и в отношении эстетико-художественной образцовости. Публикации «Колокола» стали живым откликом на события в России, связанные с реформаторской деятельностью царя Александра II и, в первую очередь, с подготавливаемой с конца 1850-х годов отменой крепостного права, осуществленной в 1861 г. Поначалу Герцен, автор основной массы публикаций в «Колоколе», приветствовал энергичные начинания Александра II, но уже в начале 1860-х годов, не увидев сколько-нибудь реальных результатов официально провозглашенной отмены крепостнических отношений, и особенно после 1863 г., когда русскими войсками было подавлено восстание в Польше, требовавшей независимости от Российской империи, писатель меняет свое отношение к царю-реформатору и подвергает резкой, подчас убийственной критике как его внешнюю, так и внутреннюю политику.
«БЫЛОЕ И ДУМЫ»
С 1852 г. Герцен работает над главным трудом своей жизни — огромной мемуарной эпопеей «Былое и думы». В общей сложности работа над книгой заняла более полутора десятилетий: последние части писались в конце 1860-х годов и были опубликованы уже после смерти писателя, наступившей в 1870 г.
«Былое и думы» трудно отнести к какому-то определенному жанру. «Мемуарная эпопея» — это современное название, характеризующее только две жанровые особенности герценов-ской книги: во-первых, ее определенно мемуарный характер, т. е. воспроизведение в ней вполне конкретных исторических фактов, событий и участвующих в них реальных исторических лиц, а во-вторых, сам грандиозный охват изображаемого как во времени (от 1812 г. до второй половины 1860-х годов), так и в пространстве (русская жизнь и жизнь европейская — французская, английская, швейцарская, итальянская и, косвенно, других европейских стран). Вместе с тем единство книги создается за счет единства сознательно субъективной авторской интонации, которая словно растворяет в себе все объективные факты, прихотливо преломляя их и нередко связывая между собой по случайной, личной, значимой лишь для автора ассоциации. Отсюда изобилие в книге как бы пересекающих основное повествование интимно лирических признаний и публицистически острых рассуждений на политические, философские, историософские и иные темы. Подчеркивая индивидуальную неповторимость своего личного, частно-чело-веческого взгляда на вещи, Герцен в одном из предисловий писал о том, что «Былое и думы» «не историческая монография, а отражение истории в человеке, случайно попавшемся на ее дороге». В другом предисловии он указывает на то, что его книга «не столько записки, сколько исповедь, около которой, по поводу которой собрались там-сям схваченные воспоминания из Былого, там-сям остановленные мысли из Дум». «Былое и думы» — это исповедь на фоне Истории. В этом отношении образцом для Герцена во многом были «Исповедь» Ж.Ж. Руссо и, в еще большей мере, «Поэзия и Правда» И.В. Гете — автобиографическое повествование, в котором жизнь личности, повествующей о своем духовном становлении, рассматривается на гораздо более широком, чем у Руссо, историческом фоне.
Погруженность автобиографического героя Герцена в Историю, его связь с ней отчетливо видны уже в первой части книги «Детская и университет (1812-1834)», которую уместно сопоставить с двумя другими классическими автобиографическими повествованиями о детстве, отрочестве и юности, появившимися в русской литературе приблизительно в то же время, в середине 1850-х годов, — автобиографической трилогией Л.Н. Толстого и повестью С.Т. Аксакова «Детские годы Багрова внука». Во всех трех произведениях изображается детство дворянского мальчика, утонченного, чувствительного, озабоченного нравственными вопросами, остро реагирующего на житейскую фальшь, ложь и несправедливость. Однако мир чувств и переживаний маленьких героев Толстого и Аксакова — это камерный, замкнутый мир, ограниченный семьей и близкими людьми, мир, который как будто изолирован от Истории, в котором не бушуют исторические вихри. В отличие от них герою Герцена тесно в семейном мире, который он с раннего детства ощущает подавляющим, если не деспотическим, и спасение от которого пытается найти на стороне, за его пределами — там, где вершится История, взрывающая устоявшийся, налаженный быт и взывающая к его радикальному реформированию и преобразованию. Если герои Толстого и Аксакова — мальчики-созерцатели, всего лишь заинтересованно наблюдающие за тем, что происходит с ними и вокруг них, то герой Герцена — маленький бунтарь, всегда готовый стать в мятежную оппозицию к существующему. Поэтому для Герцена принципиально важно отметить, что родился он в значимом для русской истории 1812 г., опаленный его огненным дыханием, и еще более важно подчеркнуть связь своего отроческого «нравственного пробуждения» с 1825-1826 годами — временем выступления декабристов и последовавшей за ним казни пятерых «мятежников», ознаменовавшей начало нового, страшного и, в глазах Герцена, беспрецедентного по своему деспотизму николаевского царствования.