История Сарры, жены Авраама

Хальтер Марек

А потом вернется мар.Тю.

Вечером, воспользовавшись коротким отсутствием Силили, она спрятала пять пакетиков под своей кроватью. Потом склонилась перед выкрашенной в красный цвет статуей богини Нинтю, стоявшей у ее кровати, открыла ладони и подняла лицо к небу. Губы ее не двигались, и никто не мог услышать, как она молила Нинтю о милосердии:

Нинтю, покровительница рождения, ты получила священный кирпич родов из рук Могущественного Энки, ты держишь нож перерезания пуповины,

Не оставь свою дочь Сару,

будь терпелива с ней,

Закрой глаза на мою слабость,

Смотри на кровь в моем сердце,

Оно не принимает мужа, которого я не выбрала,

Трава бесплодия, словно облако в небе,

Оно недолго затмевает солнце. О Нинтю, прости Сару, дочь Ишби Сум-Узура.

* * *

И только перед рассветом, когда Сара спала глубоким сном, ад проник в ее чрево.

Сначала ей приснился сон. Танцующие языки пламени проникли в ее тело, как мужчина. Она пыталась оттолкнуть их, но руки ее проходили сквозь пламя, не ослабляя его. Потом она увидела собственное тело. Оно раздувалось и пламенело, а глаза кассаптю морщились от удовольствия, и она говорила громким голосом:

«Сейчас ты открытая женщина, сейчас это правда». Тело Сары раскалывалось, чрево разрывалось на части и горело, превращаясь в уголь. Она видела, как ее внутренности падали на пол, черные и сморщенные. Все ее тело корчилось от сокрушающей боли. Ее живот, словно пустой калебас, наполнялся ее слезами и криком. Ее собственный крик смешался с чьим-то голосом, зовущим ее, и она проснулась:

— Сара! Сара! Почему ты так кричишь?

Силили держала ее за руки, приблизив к ней искаженное страхом лицо, едва освещаемое фитилем лампы.

— Что у тебя болит? Что у тебя болит?

Сара не могла ответить. Огонь в ее чреве иссушал воздух в легких, она едва дышала.

— Это просто кошмар, — умоляла ее Силили, — тебе снится кошмар, проснись.

Огонь леденил ее члены. Она чувствовала, как они тяжелели и становились хрупкими. Сара широко открыла рот, пытаясь набрать воздух. Силили схватила ее в охапку, чтобы поддержать ее выгнувшуюся, готовую сломаться грудь. Внезапно все нутро Сары стало вялым, легким, как тлен, в который превращается гниль. Воздух проник в ее легкие и вымел из них пепел, оставшийся от пламени. К ней приблизилась огромная обволакивающая темнота, и она погрузилась в ее блаженство.

Крики Силили разбудили весь дом Ишби Сум-Узура, но Сара уже ничего не слышала.

* * *

До самого утра все считали ее мертвой.

Двор женщин наполнил плач Силили, Ишби Сум-Узур велел погасить все огни. Уединившись в домашнем храме, он в отчаянии распростерся перед статуями предков. Его старший сын Киддин с разочарованием, смешанным с гадливостью, увидел, как слезы текли по щекам его отца. И когда он увидел, что отец распластался на полу и посыпал холодным пеплом свою благородную голову, он подумал о безграничной мудрости богов. Они убрали из мира его сестру, неспособную покориться законам и долгу женщин, эту негодную сестру, которая притягивала демонов и поругание на их дом, которая разрывала сердце их слабого, малодушного

отца. Проживи она еще несколько лет, она и их отец превратились бы в посмешище всего города Ура.

На рассвете раздался крик Эжиме:

— Сара жива! Сара жива, она дышит!

Она не прекращали повторять эти слова, пока Ишби Сум-Узур бежал через двор женщин, в котором внезапно наступила пораженная тишина.

Придя на помощь Силили, не решавшейся приблизиться к мертвому телу Сары, которую она любила, как собственную дочь, Эжиме стала обмывать, очищать и одевать Сару для путешествия во мрак мертвых. И тут сомнение закралось в ее душу:

— Она не холодеет, ее тело не твердеет. Даже живот у нее еще горячий. Я положила руку ей на грудь, я приложила ухо к ее рту — она дышит.

Эжиме приложила к потрескавшимся губам своей племянницы пушистое перышко голубя и, призвала в свидетели всех домочадцев, столпившихся вокруг неподвижного тела Сары, лежавшего на ее красивой брачной кровати. Перышко затрепетало и стало медленно колыхаться из стороны в сторону. Сомнений не оставалось. Воздух входил и выходил из тела Сары.

— Она жива. Она спит, — твердо сказала Эжиме.

Силили завизжала, как овца на бойне, и рухнула на пол. Ишби Сум-Узур сотрясался от долгого, беззвучного, нервного смеха, который ему с трудом удалось подавить под злобным взглядом Киддина. Затем он приказал зажечь во всем доме огни, сжечь сто сил кипарисовых стружек и велел молодым теткам Сары очиститься и отправиться в великий храм Инанны, чтобы от его имени принести в жертву половину стада мелкого скота.

Наступил час зенита, потом наступили сумерки, а Сара все спала. Силили, упрямо не отходившая от постели, повернулась к Эжиме:

— Такого не может быть. Она не спит.

— Она спит. Я знаю, что произошло. Наказание наконец свершилось. Боги того, кто должен был стать ее мужем, потребовали справедливости у Эрешкигаль. И он послал своего великого демона Паззуззу, чтобы тот забрал Сару этой ночью. Он потащил ее в ад. Но Саре удалось растрогать его. Ты знаешь, какая она. И демон отпустил ее. Она вернулась такой уставшей, что ей нужно еще долго спать.

Силили раздумывала некоторое время, покачала головой:

— Может быть, так и есть… Так Паззуззу отпустил ее, чтобы она спала?

— Но она спит.

— Нет, я знаю, что значит спать. Мы двигаемся во сне, ворочаемся. А она не шевельнулась с самого утра.

— Еще шевельнется, — раздраженно ответила Эжиме. — Сон после возвращения из ада не похож на обыкновенный сон.

— Это не сон! — настаивала Силили. — Это продолжается ее болезнь. Вот что я думаю.

— Она спит. И то, что ты думаешь, не имеет значения!

— Это почему же? Я, Силили, я наполовину ее мать. Ее жизнь — это моя жизнь! Она такая же часть меня, как если бы она вышла из меня.

— Да уж! Мы не перестаем восхищаться мудростями, которым ты ее научила!

Слово за словом, обе женщины так раскричались, что их пришлось разнимать. Эжиме покинула комнату Сары, унося с собой весь гнев, который затем обрушила на всех, кто попадался ей под руку.

Сидя в одиночку рядом с тонким неподвижным телом Сары, Силили еще раз убедилась в справедливости своих слов. Как можно продолжать спать под крики двух женщин? Никакой сон не может быть таким глубоким.