История средневековой философии

Коплстон Фредерик Чарлз

Опять-таки француз Жан Буридан (ок. 1295 - ок. 1358), который дважды был ректором Парижского университета, хотя и не был чужд номиналистических тенденций, критиковал таких экстремистов, как Николай из Отрекура. В то же время его логический трактат о следованиях (Сопsequentiae) был провозглашен первой в средние века попыткой осуществить дедуктивное выведение законов дедуктивного вывода[470]. Он писал и на другие логические темы и, в частности, о софизмах (Sophismata). В области психологии хорошо известно его утверждение, что воля должна выбирать то, что разум преподносит как большее благо. Отсюда проблема "Буриданова осла", который застыл перед двумя одинаково аппетитными охапками сена и, оказавшись не в состоянии выбрать между ними, умер от голода. Эта конкретная иллюстрация того рода проблем, о которых мы упоминали, как будто бы не встречается в сохранившихся сочинениях самого Буридана, однако он использует похожий пример с собакой, основываясь на Аристотеле.

Уже отмечалось, что трактаты о софизмах[471] создавались начиная с XII

в. В XIV в. их ряд был пополнен - например, благодаря усилиям Уильяма Гейтсбери (ум. ок. 1380), ученого и логика из Мертон-Колледжа (Оксфорд), и Буридана. В сочинении Sopbismata Буридан упоминает большое число головоломок, таких, как отрицательные экзистенциальные суждения (например, "химеры не существует"), вывод "ни одно высказывание не является отрицательным, следовательно, некое высказывание является отрицательным"[472] и вариации на тему парадокса "лжец". Допустим, некто утверждает: "То, что я говорю, ложно" и не произнесено никакого другого высказывания. Данное высказывание, видимо, относится к самому себе, утверждая ложность высказывания "то, что я говорю, ложно", из чего следует, что то, что я говорю, истинно. Предложенный Оккамом способ рассмотрения парадоксов этого рода сводится к утверждению, что такое высказывание, как "всякое высказывание ложно", не могло бы относиться к самому себе, поскольку обозначающим субъект термином "всякое высказывание" должны подразумеваться другие высказывания. Буридана, однако, не удовлетворяет такое решение. Что можно помыслить, то можно сказать. Я могу мыслить и о высказывании, которое произношу; следовательно, я могу подразумевать ссылку на это высказывание в самом высказывании. Одно из решений, предлагаемое самим Буриданом, состоит в утверждении, что любое высказывание - благодаря в самой его форме как высказывания - предполагает свою истинность. Следовательно, если высказывание таково, что оно и утверждает, и отрицает собственную истинность, то оно должно быть ложным[473].

Буридан, пожалуй, оказал влияние на Альберта Саксонского (ок. 1316-1390), который стал ректором Парижского университета в 1357 г, первым ректором Венского университета в 1365 г. и епископом Хальберштадта в 1366 г.

Значительная часть материала, содержащегося в его сочинении Perutilis logica ("Весьма полезная логика"), была заимствована у Оккама и Буридана и, возможно, у Бёрли. Альберт излагает тщательно продуманные правила суппозиции и исследует условия истинности модальных высказываний. В своей трактовке следований он различает формальное и материальное следования. Под формальными следованиями он подразумевает импликацию, которая имеет место благодаря синкатегорематическим терминам, под материальными же следованиями он подразумевает импликацию, которая имеет место благодаря значениям категорематических терминов. Высказывание "человек бежит, следовательно, животное бежит" является, с точки зрения Альберта Саксонского, примером материального следования; если же мы включаем[474] в него высказывание "каждый человек есть животное" и преобразуем вывод в силлогизм, оно становится примером формального следования.

Средневековая логика все больше становилась логикой терминов, высказываний и отношений между ними. Средневековым логикам стало ясно, что они имеют дело не с субстанциями вне ума и даже не с понятиями как физическими реальностями, а с терминами и высказываниями. Несомненно, существовала тесная связь между логикой и языком Она явственна, например, в случае теории суппозиции, которая играла столь выдающуюся роль в новейшей, или современной, логике XIII-XIV вв. Она явствует также из трактовки семантических тем, например, проблемы "exponibilia", т. е. высказываний, которые были неясными или "систематически вводящими в заблуждение" и нуждались в анализе. В то же время в средневековой логике наблюдалось движение в направлении все большей формализации, хотя, разумеется, работа логиков затруднялась отсутствием адекватной системы записи. То, что известно как спекулятивная грамматика, на самом деле было чем-то другим. Говорить так не значит отрицать влияние грамматики на средневековую логику. Это лишь означает, что, какие бы совпадения ни были возможны, спекулятивный грамматист преследовал особую цель - создание науки грамматики. Излишне говорить, что средневековые мыслители прекрасно понимали, что грамматики разных языков различны. Однако некоторые из них были уверены, что изучение грамматики, которое они унаследовали от античности, может быть приведено в соответствие с аристотелевским понятием науки. Очевидно, что эта цель была недостижима, поскольку грамматика считалась тождественной изучению грамматик разных существовавших в действительности языков - таких, как латынь, греческий и арабский. Необходимо было открыть сущностную структуру, лежащую в основании всех различий, которые могли бы рассматриваться как "акцидентальные". Так, в XIII в. Роберт Килуордби, комментируя Присциана, заметил, что предмет науки должен быть одним и тем же для всех людей и что по этой причине предмет грамматики не может быть тождествен изучению грамматик разных языков. Сходным образом Роджер Бэкон в своей греческой грамматике утверждал, что по своей сути грамматика для всех языков одна и та же.

Если принять эту посылку, то, разумеется, грамматика как наука в разъясненном выше смысле слова возможна.

Развитие этой науки (или предполагаемой науки), безусловно, требовало смещения внимания с грамматических различий на понятийную структуру, которая рассматривалась как одна и та же для всех людей и находила выражение в рассуждении. Эта понятийная структура, с точки зрения спекулятивных грамматистов, в

значительной мере состояла из основных понятий или категорий, перечисленных Аристотелем. Считалось, что эта понятийная структура отражает онтологическую структуру и в свою очередь выражается в рассуждении, а это выражение превращает vox (слово, рассматриваемое просто как звук, или физическая сущность) в dictw (слово).

Характерной чертой спекулятивной грамматики была ее попытка вывести части речи из форм мысли, иными словами, из основных понятий, которые сами были выражениями онтологических исследований реальности. Например, считалось, что существительное выражает понятие чего-то устойчивого, субстанции, тогда как глагол выражает понятие становления и, по крайней мере в инфинитиве, понятие "материи". Слово становится определенной частью речи благодаря характерному для него "способу обозначения" (modus significandi), а эти способы являются понятиями разума, которые как бы наделяют слово некоторым способом бытия. В то время как метафизика изучает способы бытия (например, субстанцию как объективный способ бытия вещей), а логика - способы понимания, спекулятивная грамматика исследует способы обозначения, выводя и обосновывая, так сказать, части речи. Отсюда трактат De modis significandi ("О способах обозначения"), написанный спекулятивными грамматистами.

Синкатегорематические слова, конечно, не могут быть связаны со способами бытия таким же образом, как имена существительные и прилагательные. Не могут они также спрягаться, к чему способны глаголы[475]. Они рассматривались как украшения речи, как имеющие отношение скорее к ее bene esse, а не к esse. И существовала тенденция рассматривать их как подчиненные части речи, тогда как логики стали уделять им серьезное внимание.

Пьера из Элии (Peter ofelia), бывшего профессором грамматики в Париже примерно в середине XII в. и комментировавшего Присциана, традиционно считают зачинателем движения, породившего спекулятивную грамматику. Среди изданных текстов представителей этого движения - Sumта modorum significand[476] Сигера из Куртре (ум. 1341). Еще один пример - Tractatus de moclis sigraficarull sen Grammatica speadativa Томаса из Эрфурта, который преподавал логику и грамматику в Эрфурге в первой половине XIV в[477]. Спекулятивная грамматика угасла, видимо, во второй половине XIV в, уступив дорогу терминистической логике. Эти две дисциплины не следует смешивать. Спекулятивная грамматика была как раз тем, что и предполагает ее название. Формальная логика XIII и XIV вв. оставалась вершиной логических исследований вплоть до XIX в.

Уже упоминалось об интересе к научным проблемам у таких мыслителей, как Роберт Гроссетест и Роджер Бэкон. В XIV в. мы можем найти других отдаленных предвестников подъема естественных наук, имевшего место в более поздний период. Приклеивать таким людям ярлык "оккамистов" просто на основании их научных интересов было бы ошибкой. Конечно, можно считать, что оккамистская философия потенциально благоприятствовала развитию эмпирической науки. Ведь если некое положение дел является чисто случайным фактом, то единственный способ, каким можно узнать это положение дел, - эмпирическое исследование вопроса[478]. Правда, наблюдение (или то, что Оккам называет "интуитивным знанием") само по себе, конечно, не позволило бы нам далеко пойти в науке. Для этого необходимы гипотеза и дедукция. Но если связи между вещами чисто случайны, то любая построенная нами гипотеза нуждается в эмпирической проверке всегда, когда это возможно. И хотя можно утверждать, что общая установка оккамистов препятствует принятию традиционных научных теорий как на основании доверия авторитету, так и на том основании, что они представляют долженствующее быть реальным положением дел, но отсюда никоим образом не следует ни что какой-то конкретный номиналист внес личный вклад в развитие научной теории, ни что те, кто действительно внес личный вклад такого рода, присоединялись к оккамистским мнениям в сфере философии.

Говорить так не значит отрицать действительно существовавшие совпадения. В XIV в. Альберт Саксонский был одновременно логиком-терминистом и физиком, Марсилий же из Ингена был учеником Буридана. Однако просвещенный научный подход не был свойственен исключительно оккамистам. В XIII в. Роберт Гроссетест, который, конечно же, не был оккамистом прежде Оккама, прекрасно знал, что более экономную гипотезу следует предпочесть менее экономной. Он также понимал, что математическое объяснение в астрономии не дает знания причин в метафизическом смысле. Роджер Бэкон не был номиналистом. А доминиканец Дитрих (Теодорик) из Фрайберга в Саксонии, который изучал среди прочего радугу и цвета[479] и умер после 1310 г.[480], как философ был озабочен примирением аристотелизма и неоплатонизма. В XIV в. Марсилий из Ингена, хотя, несомненно, и придерживался некоторых оккамистских тезисов, не соглашался с радикальной оккамистской критикой метафизики.

Одной из физических проблем, к которым было приковано внимание в XIV в, была проблема движения. Аристотель провел различение между естественным и насильственным движением. Огонь, например, имеет естественную склонность к движению, направленному вверх: он легок по природе и устремлен к своему естественному месту. Камень же по природе тяжел и имеет естественную склонность к движению, направленному вниз. Однако если бросить камень вверх, то некоторое время он находится в неестественном, или насильственном, движении, пока вновь не заявит о себе его естественная склонность к возвращению на свое естественное место. Как можно объяснить это неестественное движение? Оно не может быть обусловлено камнем, который, будучи предоставлен сам себе, движется вниз к земле.