История Вэги Томасона
Шрифт:
Тихо-тихо билось проклятье на её горлышке. Редко-редко дыханье грудь вздымало. И я отвёл волосы её красивые от лица невинного, коснулся губами лба бледного, да руки на шею ей возложил...
Его
Его обещание вернуться через год не сбылось. Стоило мне возложить руки на шею моей любимой, как дверь распахнулась и Смердящий Рыцарь ворвался в комнату.
Прости, что внезапно оборвал то письмо и попросил тебя прибыть. Нельзя доверять слов бумаге, а уж всяким разносчикам и подавно. Нет, я не тороплюсь,
... и я возвращаюсь в своей памяти к тому безумному дню, что стал ярким тревожным закатом перед долгой, очень долгой ночью.
Понимаешь, это проклятье на шее моей милой будто бы звало меня, подсказывало, что и как нужно сделать. Я понимал, что стоит дать волю тем светящимся рукам-щупам, они это проклятье сорвут с родненькой, снимут, как густую пенку с молока.
Вот так я думал. Но знал, что любимая проснётся и будет против. Оттого из опасения, что она мне помешает, я и хотел её придержать во сне. Но меня прервали!
Ворвался этот ходячий скелет и принялся меня от неё оттаскивать. Зашипел на меня, а из щелей его лат огонь так и плескал, руки жёг, но не опалял, что странное.
Я его отталкиваю — никак. Я на него ругаюсь — и он на меня. А любимая уже пробудилась, воззрилась испуганным взглядом, сжалась бедолаженька в комочек.
"Отпусти, — говорю, — дай с роднулечкой переговорить!" А он мне: "Ты пытался её задушить! Я всё видел!" Ну как? Ну что он мог видеть? Не верю! Я всего лишь держал её за шею, обхватил покрепче, чтоб не проснулась! Как он мог решить, что я — Я! Тот, кто любит мою тростиночку всем сердцем! — мог её задушить?! Глупости!
А мне ведь всего и надо было выпустить эти руки из света, чтобы содрали проклятый покров. Принялся я объяснять, долго, настойчиво, аж умаялся весь, что, мол, есть у меня теперь сила великая, способная проклятие снять, и зрение, что увидеть его может.
"Вот же, — говорю, — проклятие, как ржа на твоих латах, сковало шею моей любимой, на грудь ползёт, по лицу просверкивает! Дай же мне его убрать!"
Выслушал он меня, но верное сделать не дал. Отвёл мои руки, что аж тряслись, как в горячке, на тростиночку мою указующе, и сказал: "Сила твоя велика, не спорю. Да и кто бы спорил, если бы узнал, что ты ею с того света животину вернул. Да вот какова цена твоей силы? Мне Луи поведал, что нет в том лесу более тварей живых: повымерли. Вся их силушка жизненная ушла в корову".
Ах, этот треклятый Луи! Всю жизнь я за ним волочился, а стоило мне силу обресть, так на зависть изошёл, на желчь прожигающую! Нагле-ец!
Поведал я, на крик срываясь, волосья свои выдранные топча, что брал я силу у людей, да всё с ними хорошо стало! А он мне, едрить его тупой палкой, знаешь что в ответ?
А вот что: "Не для оживления ты силу брал у людей, а на работу физическую, на тело своё поддержание, чтоб ни сон не сморил, ни жажда с голодом не одолели. Оттого и не такие для них последствия!"
Наглец! Сам этого не видел, а меня обвинял! Представляешь? Как же мне стало
А я обрадовался, что сгинул этот глупец, к родненькой моей бросился, обнять хотел. Да только она — от меня. Я — за ней! Молю её, увещеваю, а сам вижу, как проклятие её шейку стягивает, аж лицо почернело, и понял, что медлить нельзя.
Тогда выхватил я кочергу из печки, обжёгся, конечно, да перетерпеть после огня Рыцаря и вовсе не больно. Кинул я кочергу в любименькую. Попал, она и упала. Я сразу же на неё навалился, руками своими настоящими шейку ей сжал, чтоб не брыкалась — я ж как лучше хотел.
И вот когда дыхание любимой моей остановилось, я выпустил световые руки из груди своей и принялся ими то проклятие вырывать. Драл его, драл, а оно, треклятое, всё ползло и ползло.
И тогда я своими настоящими руками принялся его выдавливать, вот только не шибко помогло. Мелкие брызги этой гадости по её телу разнеслись. Ну нельзя же так — решил я. Но тут увидел я тонкий ножичек, что всегда в хозяйстве пригождался. Вот и теперь сгодился. Сколько же у меня радости было!
Схватил я его и ну вырезать с тела тростиночки моей эту дурь проклятущую, пока всё не искоренил...
Что смотришь? Злишься? Злись. Я и сам на себя потом злился... Когда заметил, что не дышит она, глаз не открывает, на ласки мои не отвечает. Тут-то сознание меня и покинуло. Но проклятие-то, проклятие! Избавился я от него своими силами! Оттого сон мой был чистым и праведным.
Ты... Оставайся сегодня у меня... Я тебе дорасскажу. Там недолго осталось. Только в подвал не ходи... Там крысы злые. Да, крысы. Тут ложись. Засыпай.
Здесь
Ты проснулся? Кхе-кхе... Хорошо спал? Говорят, когда спишь на новом месте, можешь в будущее заглянуть. Что снилось?.. Ничего? Ну-ну... Эх, молодость: крепкий сон — короткая память.
Готовь пока завтрак на кухне, а я тут... Надо в общем. Не заходи... Кху-кху... Х-хы-ы...
... О, как здорово пахнет! Нет, я не голоден... Ну, если ты старался, то маленький кусочек... Кровь на моей щеке? Да не волнуйся, это не моя... А... Моя моя! Что это я в самом деле...
На чём там я остановился? А... Самая тёмная пора перед рассветом... Только был ли он, тот рассвет?
Я очнулся на полу в своём доме, связанный по рукам и ногам, да не простой верёвкой, а пылко сияющим шнурком, от света его болели глаза. И всё тело моё рвало и скручивало. Во рту так сухо было, будто песка наелся. Хотел воды спросить, да язык отнялся...
Так вот лежал я, глядел в потолок, даже не помню, моргал я или нет, и тут память ко мне начала возвращаться. И сделалось мне... Не страшно, не стыдно... Мне стало очень хорошо, что всё это наконец закончилось... Да, любовь к тростиночке в сердце моём осталась, но раз уж так получилось...