История Вэги Томасона
Шрифт:
И в голове у меня всё от радости помутилось. Вытолкал брата, велел возвращаться вместе с Рыцарем через полгода, как время истечёт, а сам, будто вожжой под хвост гонимый, побежал, спотыкаясь и падая, на двор любимого дома.
Забрал я полешки, накидки, приволок всё в баню, да принялся за работу. День прошёл, другой прошёл. А я не ел, не спал, без продыху тук да тук. Да вот только стоило кому ко мне приблизиться, так падали они, а их сила будто бы перетекала, становилась моей. И эти руки светящиеся все ниточки из окружающих ко мне тянули. Уже и
Не знаю, сколько времени прошло, да только доделав всё, упал я и уснул мертвецким сном. Знаешь, я тогда выспался, казалось, на всю жизнь вперёд. И снилось разное... Такое... Дай-ка вспомнить... Ты хлеб потоньше режь, а то толстый жевать неудобно.
Вкусно... Действительно вкусно... Умеешь же готовить! Повезёт жёнушке твоей! Что, уже повезло? ... ох, сочувствую. Да, когда любимая вдруг умирает, это... Кх-кх-кхах... Фу-ух... Фу-ух... Как-то я притомился. Доесть бы... Дорассказать...
Что снилось?... Горы высокие, красно-серые такие, две скалы, будто пара у алтаря, да только дыра у них в груди одна на двоих, будто сквозная. Не был там, не знаю, существует ли это место.
Ещё маяк снился, страшный и тёмный. И вода, много воды... Были горы белые, что острыми гребнями в тучи чёрные входили, как меч в тело зверя... А ещё домики такие... То ли из дерева, то ли из глины... Красивые, завитые... И будто люди на них изображены, да только и не совсем люди... Не помню, что не так было в них, да только напугали они меня...
А, точно, ещё и эта снилась, вторая, что по небу бегает. Не по нраву она мне. Где ж видано, чтоб вдруг вторая луна появилась? Двадцать лет али больше прошло, а я всё не привыкну.
А потом я открыл глаза. Я лежал в нашем домике, а роднулечка моя рядышком была и всё по голове гладила, смотрела на меня ласково-ласково, но в лице — печаль, как побережье после отлива. И чувства на личике её прекрасном, как мёртвые рыбки, трепыхались и замирали. Одни глаза жили...
И тогда я увидел её проклятье... Нет, потом, потом дорасскажу.
Уходи, убирайся! Дай отдохнуть старику!
Устал!
Не хочу! Не хочу вспоминать! Не хочу говорить!
Уходи... Только вернись...
Это ещё не конец.
А я
...а я им так и сказал: "Не в себе я был!" — покаялся, значит. Сам и не понял, как то со мной произошло. Сколько не бьюсь, так и не знаю.
Долгонько люди к дому нашему приходили, ответа просили, камнями кидали. А те, с кого силы тогда я вытянул, очнулись, встряхнулись, как псы мокрые, да и всё в порядке с ними было. Одно обидно: еды нам больше не носили.
Дней несколько, до горького солнечных, благоньких, провалялся я в постели. Любименькая чаще рядышком была, но иногда уходила куда-то. Молчала всё время. В лоб поцелует, по голове погладит и молчит — спокойно было, как на озере в полдень.
А через несколько дней очнулся я, чу, родненькая девочка моя за стенкой плачет. Бежать к ней хотел сломя
Знаешь, коли б не был я сед, так волосы б мои побелели тогда.
Она сидела на земле. Вокруг разбросаны накидки, что я тогда отбивал. Порваны, порезаны. Ручки её белые в травяном соке измазаны. Плакала, как цепная собака, что в лесу оставили...
А я сил в себе подойти не нашёл. Утешить, приласкать...
Забился в щель меж кроватью и стеной, давай на себе волосы рвать, тихо, чтоб не услышала. Губы, щёки, пальцы свои изгрыз. Слышу: вернулась. Походила по комнате и легла, сразу уснула.
Странное это время было. Не трогать даже сердцем. Не уколоть взглядом. Не смотреть, не вздохнуть... Не загадывать на будущее.
Тут я заметил уголок той книжонки, что торгаш бессовестный мне продал, дотянулся, открыл. А из глаз моих будто свет полился, и под ним все странные знаки понятными стали... До сих пор помню:
"Космоса чернильные бездны свет впитывают в себя. Земли и луны, и звёзды, и самые мелкие камешки танцуют и свет тот ловят на себя, не дают ему зазря пропасть. И свет от них отражается, и преломляется, и расходится".
Мне представилось далёкое болото и жизни тех мелких существ, которые я использовал, себя не помня, чтобы корову в чувство вернуть. Подумал: возможно, тогда тоже стал аки небесное тело, что светожизнь берёт и отдаёт. Страшно стало...
А тебе не страшно? Ты сейчас это читаешь, и как, не боишься ничего? Вдруг и вокруг тебя прямо сейчас бездонные пропасти космоса открыты, раззявлены пасти вечности, алкают поживы... Пустое... Читай дальше.
"Сила, что дадена природой, тоже испортиться может, скиснет, как молоко, коли ею не пользоваться..."
Может, и моя сила испорчена была? Нет ответа. Да и на что она мне, коли всё уже прошло. А ты как думаешь? Черкни в ответ пару строк. А дальше вот что было:
"Если сила, что призвана исцелять, убивает, не должно ей быть в этом мире. И тот, кто носит её в себе, опасен, как дикий зверь, притаившийся в засаде. Не должно ему жить и пытаться иным помочь..."
Знаешь, я ведь согласен с этим. Повидал я лекарей-калекарей. Ни каждый сознаться может в бессилии своём, а уж во вредительстве — и подавно. Оказалось, схожи мы с моей родненькой. Да что уж там, чуял я это ещё тогда, под нашим первым снегопадом.
И следующие слова всё-всё для меня решили. И так сразу от них мне стало всё про себя понятно, что аж жуть берёт.
"Но прежде, чем руки сложить, опустить, не смогши спасти никого, попробуй капля за каплей, виток за витком сделать хоть что-нибудь. И сила откликнется на старания твои. И познаешь ты счастье. А коли нет, так на то воля Солнца и Судьбы".
И понял я, что в словах этих заключена вера в меня великая. Кем она была ко мне послана — не знаю, да только жить от неё захотелось. Выбрался и из щели своей, стащил мочалку кровавую из волосьев, бросил на пол и склонился над любименькой.