История всемирной литературы Т.6
Шрифт:
На чужбине провел вторую половину жизни Адам Мицкевич (умер он в 1855 г. во время поездки в Константинополь). Поэт не присоединился в 1831 г. к повстанцам (выехав из Италии в Великопольшу, так и не смог пробраться через границу в Королевство Польское). Поселившись в 1832 г. во Франции, он выступил как журналист (в газете «Польский пилигрим»), в 1840—1844 гг. читал курс славянских литератур в Париже. Увлечение мистицизмом (в 1841 г. поэт становится членом созданной А. Товяньским эмигрантской секты) на несколько лет отвлекает поэта от революционной и художнической деятельности, но в событиях 1848—1849 гг. он принимает активное участие как организатор польского легиона, воевавшего за свободу Италии, как редактор международной демократической газеты на французском языке «Трибуна народов».
В «Книгах польского народа и польского пилигримства» (1832), сочинении, написанном ритмизированной прозой в библейском стиле,
Мицкевич изложил мессианистскую концепцию истории. Польша, чье прошлое и государственность были автором «Книг» в высшей степени идеализированы,
Тот же комплекс идей лег в основу третьей части «Дзядов» (1832). «Открытая» конструкция драмы, важная роль фантастики (персонажи «Дзядов» — люди, ангелы, дьяволы — представляли два мира: реальный и «незримый»), общность героев роднили новое произведение с тем, которое появилось в 1823 г., но идейный смысл определялся ситуацией, возникшей после восстания. Грандиозность замысла (поэт хотел ответить на вопрос о будущем народа и смысле принесенных им жертв) обусловила необычность формы, своеобразную жанровую синтетичность. «Дзяды» состояли из сцен, объединяемых не столько развивающимся действием, сколько авторским истолкованием события. (В основу сюжета были положены эпизоды следствия по делу филаретов.) Фрагментарность, кажущаяся неслаженность конструкции, непрерывная смена картин без привычной для читателя композиционной основы компенсировались идейно-эмоциональным единством. Двоеплановость открыто подчеркивалась чередованием сцен, происходящих в реальном мире, и фантастических. Рассказ о недавних событиях истории, поднимавшийся порой до вершин трагизма, был выдержан в героико-патетическом и обличительно-гротескном тонах. В характерах выделялись те черты, которые подчеркивали роль персонажей в борьбе между силами зла и добра. Мицкевич создал своеобразный жанровый сплав исторической и философско-этической драмы, лирико-драматической поэмы, используя средства, характерные для самых различных жанров (элементы оперы, мистерии, народного фарса и т. д.), вводя в текст эпический рассказ, лирический монолог, агитационные песни. Многопластовой была лексическая структура, допускавшая использование самых различных элементов (от библейско-литургических выражений до макаронизмов и вульгаризмов). «Смена тона и ритма» служила созданию нужной поэту эмоциональной настроенности.
В центре драмы стоит образ, во многом автобиографический, поэта и богоборца Конрада (в такого героя перевоплотился Густав из четвертой части «Дзядов»). Ощущая в себе необычную силу чувств, способность любить и терпеть муки «за миллион» соотечественников, Конрад вызывает на бой того, кого считает виновником царящего во вселенной зла. В пламенном монологе-импровизации он упрекает самого бога в равнодушии к страданиям человечества, требует от него «власти над душами», чтобы возвеличить свой несчастный народ, и заключает речь дерзким обвинением: «Ты не отец мира, а царь».
Спор Мицкевича с богоборческой концепцией «Импровизации» характерен для концепции человека в польском романтизме, сопоставлявшем индивидуальные стремления с конфликтами национального и всемирного порядка, ибо личность трактовалась им и как поле в космической борьбе сил добра и зла, и как орудие в этой борьбе. Душу Конрада оспаривают злые и добрые духи. Упрекая его в сатанинской гордости, осуждая за то, что избавление народа он ставит в зависимость от субъективного идеала, а не пытается постичь глубины народного духа, приходит в отчаяние, вместо того чтобы верить в высший смысл истории, поэт вступает в полемику с романтическим индивидуализмом. Оспариваются и представления Конрада о боге, не вмешивающемся — согласно историко-философским концепциям деистов — в судьбы человечества, в ход истории. Такой взгляд кажется Мицкевичу лишающим соотечественников веры в будущее, равнозначным капитуляции. Поэтому он начинает объяснять индивидуализм Конрада недостатком веры и создает образ ксендза Петра, выступающего в роли антипода Конрада. Петр сделан выразителем своеобразного плебейско-христианского демократизма и наделен даром провидца (недавнее прошлое и будущее трактуются поэтом в мессианистском духе).
С большей художественностью воплотил Мицкевич свое представление о патриотизме в групповом портрете участников тайного общества. Он окружил друзей молодости ореолом патриотической стойкости, наделил их мужеством и скромностью, всеми качествами, которые были важны в годы, когда освободительное дело надо было начинать заново. Рядом с виленскими юношами он вывел варшавян, участников восстания. Как единомышленники поляков в одной из сцен показаны были безымянный русский офицер и декабрист Бестужев. В памфлетно-гротескном духе изобразил автор «Дзядов» преследователей молодежи, царских прислужников, предателей отчизны, наделив их чертами откровенной и циничной подлости.
Эта обличительная линия была продолжена в присоединенном
Другое столь же крупное произведение Мицкевича — поэма «Пан Тадеуш» (1834) — представляло уже иную, нежели «Дзяды», линию развития польского романтизма после 1831 г.: стремление к правдивому изображению действительности в ее повседневных подробностях, к увековечению тех обычаев и деталей быта, которые представлялись характерными для национальной жизни. Обличение и патетика здесь сменились юмором и лиризмом. Панорама жизни польской шляхты первых десятилетий прошлого века, «удивительная вещь», по выражению Гоголя, эта поэма ломала привычные рамки жанровой классификации. От поэтической повести 20-х годов ее отделяет очень многое, прежде всего масштабность замысла, отказ от концентрации проблематики и действия вокруг главного героя. Часто употребляемый термин «эпопея» передает скорее место «Пана Тадеуша» в национальной литературе. Разнообразнейшие художественные открытия и искания в целом комплексе жанров, поэтических и прозаических, Мицкевичем были так или иначе учтены, обогащены и развиты. Еще современники автора пытались определить своеобразие поэмы, выходя за пределы известных тогда поэтических жанров. Словацкий писал: «Прекрасная поэма, она похожа на роман Вальтера Скотта в стихах». Красиньский, оценивший поэму как «единственное в своем роде произведение», отмечал: «„Дон Кихот“ там слился с „Илиадой“». Жанровое своеобразие поэмы было связано с тем, что действительность нашла здесь отображение в разнообразии своих проявлений, при непрерывной смене настроений и интонаций повествования.
Совсем недавнее прошлое, жизненный уклад, обусловленный долгим историческим развитием, имеющий длинную родословную, автор «Пана Тадеуша» стремится показать в максимальном приближении к настоящему, к тому, что принес новый век, стремится дать разные эпохи в их противостоянии. Отсюда своеобразная двуплановость поэмы, наличие как бы двух миров, двух реальностей. Один мир, «сельский», устоявшийся, подчиняющийся традициям и ритуалам, связанный с жизнью природы и занятиями человека на земле, зиждется на родственных, соседских, земляческих связях людей, на подчинении молодого старому, существует во времени, неторопливо движущемся, кажется близким поэтической действительности древних и новых деревенских идиллий. Другой мир — это мир больших исторических событий, переворотов и войн, мир, обрекающий на исчезновение все, что не выдерживает столкновения с историей, мир, способный подмять и раздробить идиллическое бытие, но — в этом очень важная особенность мировосприятия Мицкевича — не имеющий силы отнять у «малого» мира его красочность, привлекательность, наличие нравственных норм, известную правоту в отстаивании нужного и привычного человеку. В таком аспекте рассматривает автор «Пана Тадеуша» традиционный уклад, проявляя незаурядную социальную зоркость, видя неотвратимость перемен, которая становится еще ощутимее, когда поэт признает, что старое не лишено обаяния.
В созданной поэтом панораме шляхетской жизни нашли место и любовная интрига, и печально-смешная история ссоры двух шляхетских семей из-за полуразрушенного замка, и рассказ о 1812 г. в Литве, и воспоминания о печальных событиях конца предыдущего столетия. Многочисленные детали быта приводятся не просто ради колоритности, но и рассказывают о персонажах, объясняют в чем-то их характеры. Природа не только описывается — в разные поры дня, при разной погоде, — но и как бы участвует в действии, сопутствует героям в светлые и дурные минуты, создает настроение, даже вмешивается в события. Ограничение действия рамками одной усадьбы и ее окрестностей не помешало многоаспектному показу шляхетского житья: оно предстает перед нами и в имущественно-правовых отношениях, и со стороны внешних примет — одежды, этикета, убранства дома, — и в своих буднях и праздниках. В галерее персонажей нашли место и ревнители патриархальной старины, и любители новшеств, привезенных из больших городов, из заграничных странствий, и отпрыск магнацкого рода, и слуги со шляхетским гербом, и помещики среднего достатка, и шляхтичи-однодворцы, и последние могикане прежней польской администрации, и чиновники на жалованье у новой власти. Созданный Мицкевичем «групповой портрет» сословия дает основание говорить о реалистических тенденциях в творчестве поэта. Они органически вырастали из романтизма, были связаны с характерными для него проблемами и подчинены преобладающему романтическому настроению (особенно сильному в последних двух книгах поэмы).