История всемирной литературы Т.7
Шрифт:
Большой популярностью у современников, и прежде всего в прогрессивных кругах (в том числе и в России), пользовались романы Фридриха Шпильгагена (1829—1911).
Мировоззрение Шпильгагена не отличалось ни последовательностью, ни самостоятельностью. Идеи предмартовской революционной демократии легко сочетались у него с реформаторскими утопиями послереволюционной эпохи, что не мешало писателю критиковать буржуазный либерализм и сочувственно изображать сторонников социалистических идей, опять-таки воспринятых весьма поверхностно, преимущественно через деятельность Лассаля, в котором он видел героя своего времени.
Главная заслуга
В многонаселенных романах Шпильгагена дан широкий срез немецкого общества, представлены разные его классы, полнее всего дворянство, буржуазия, интеллигенция; рабочий класс появляется лишь эпизодически, как страдающая, временами стихийно бунтующая масса. Господствующие классы в целом показаны резко критически, хотя и встречаются, например, благородные дворяне, носители патриархальных традиций. Так, в романе «Один в поле не воин» рядом с малосимпатичным принцем — благожелательный к людям, умный и гуманный король.
Все сюжетные линии двухтомного романа перекрещиваются на главной фигуре — докторе Лео, публицисте и общественном деятеле, завоевывающем доверие короля, чтобы добиться кардинальных реформ в государстве, прежде всего для облегчения судьбы рабочего класса. «Я твердо убежден, — говорит он, — что судьбами народов управляют власть и сила отдельных личностей». Такой личностью он считает и себя. Роман заканчивается крушением всех планов Лео. Финал мелодраматичен: один за другим погибают четыре положительных героя. Роман «Молот и наковальня» (1869), наиболее удачный по мотивированности действия и убедительности характеров, написан в традиции «романа воспитания». Автор опирается на слова Гёте о том, что каждый человек одновременно оказывается молотом и наковальней, т. е. формируется, испытывая воздействие окружающего мира и вместе с тем стремясь активно влиять на этот мир.
Слабость Шпильгагена-реалиста проявляется и в расплывчатости социального анализа, который подменяется, как в свое время у писателей «Молодой Германии», превратно понятой тенденциозностью в сочетании с наивной верой, что его призывы к власть имущим тронут их сердца.
В технике его романов многое напоминает Эжена Сю и эпигонский романтический французский «жестокий роман». В отличие от современной Шпильгагену немецкой реалистической прозы, органически впитавшей в себя традицию романтизма, писатель чаще всего просто заимствует романтические штампы.
Однако традиции романтизма не всегда воспринимались столь поверхностно, как у Шпильгагена. Своеобразно преломившийся романтизм определил содержание и стиль исторических трагедий Геббеля, ставших заметным явлением немецкой литературы.
Фридрих Геббель (1813—1863) вступил в литературу в начале 40-х годов (трагедия «Юдифь», 1840; «Стихотворения», 1842). Он стоял в стороне от демократического движения эпохи, революцию встретил неприязненно. Искусство, по его мнению, не связано с политикой. Его стихотворения — чаще всего философские размышления о судьбе человека, о границах, которые жизнь ставит его дерзаниям. Природа с ее вечным круговоротом напоминает человеку, что
Геббель много размышлял над проблемой трагического. Концепция трагического у него противоречива, что связано с противоречивым пониманием роли личности. С одной стороны, он ставил под сомнение право отдельной личности действовать по своей воле вопреки господствующим установлениям, поэтому в его драмах почти все, кто дерзает, гибнут. С другой — историческое движение, крупные перемены в общественной жизни (здесь слово «прогресс» неуместно, ибо писатель вообще сомневался в его возможности) зависят, по его мнению, только от воли выдающихся личностей.
Не случайно поэтому внимание Геббеля привлек библейский сюжет о еврейской девушке Юдифи, которая убила ассирийского полководца Олоферна, осадившего ее родной город Ветилую. Олоферн для Геббеля являет пример именно такой выдающейся личности, распоряжавшейся судьбами народов. Юдифь покорена величием и мужским обаянием Олоферна и убивает его не как врага Ветилуи, а потому, что он оскорбил в ней женщину, не принял ее как равную, а отнесся к ней как к одной из многих рабынь.
Так, вступая в спор с самим собой, Геббель, не принимавший освободительных идей своего времени, как будто бы отразил одну из тенденций, развивавшихся писателями «Молодой Германии», — идею эмансипации женщины, утверждения ею своего женского и человеческого достоинства. Однако сама по себе идея женской эмансипации была глубоко чужда автору «Юдифи». Его прежде всего интересовали роковые страсти людей, страсти, не поддающиеся рациональному контролю.
Неожиданной (и единственной) в творчестве Геббеля была драма на современную тему — «Мария Магдалина» (1843). Нередко отмечается преемственность ее с драмой «Коварство и любовь» Шиллера. Но если у Шиллера конфликт носит острый социально-политический характер, то у Геббеля он ограничен нравственной сферой. После «Марии Магдалины» Геббель уже не возвращается к современной тематике.
В год революции он создает трагедию «Ирод и Мариамна», за нею следуют «Агнес Бернауэр» (1851), «Гигес и его кольцо» (1854), в 1860 г. завершена трилогия «Нибелунги», начатая в 1855 г. Смерть драматурга оборвала его работу над трагедией из русской истории «Деметриус». Именно в этих трагедиях наиболее полно выражена разработанная им концепция трагического.
В «Ироде и Мариамне» Геббель в известной мере продолжает тему «Юдифи». Исторические события, связанные с большими переломными моментами (борьба Октавиана и Антония и влияние ее на судьбы Ближнего Востока), составляют только фон для изображения конфликта между заглавными героями и прежде всего для анализа душевного состояния Мариамны, преданная любовь которой к Ироду подвергается все более тяжелому испытанию по мере того, как героиня начинает осознавать свою беспомощность и свое бесправие перед деспотией своего царственного супруга.
Более широкий общечеловеческий смысл, по замыслу Геббеля, имеет трагедия «Гигес и его кольцо». Царь Кандавл выступает как человек дерзающий, берущий себе право преступать установленные нормы, но не как узурпатор или не считающийся с правом властитель, а как человек, принимающий решения по велению своего ума и сердца. Он последний из рода Гераклов, но, как он признает:
...Что мог Геракл, того я не могу.
Чрезмерно горд, чтоб жить его наследьем,
Чрезмерно слаб, чтобы сравняться с ним.