История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Казанова Джакомо

Вернувшись к себе, я увидел Заиру с виду спокойной, но грустной; мне это не понравилось еще более, чем гнев, потому что я ее любил; но мне надо было кончать с этим и приготовиться выдержать все огорчение, которое причинят ее слезы. Зная, что я должен уехать и что, не будучи русским, я не могу взять ее с собой, она была спокойна на свой счет. Она должна была принадлежать тому, кому я передам ее паспорт, и ей это было очень любопытно. Я провел с ней весь день и всю ночь, давая ей доказательства своей нежности и сожаления, которое я испытывал, будучи обязанным расстаться с ней.

Архитектор Ринальди, человек умный, семидесяти

лет, пробывший в России уже сорок лет, был влюблен в нее; он говорил мне несколько раз, что я доставлю ему наибольшее удовольствие, оставив ее ему после моего отъезда, обещая дать мне вдвое против того, чего она мне стоила, и я ему все время отвечал, что никогда не оставлю Заиру кому-то, с кем она не захочет остаться по собственной воле, потому что я собираюсь сделать ей подарок в виде той суммы, что мне заплатит тот, кто ее приобретет. Это не нравилось Ринальди, так как он не обольщался мыслью, что ей понравится; он, однако, надеялся.

Он пришел ко мне в то утро, когда я собирался кончить дело, и, очень хорошо говоря по-русски, сказал девушке все, что он к ней чувствует. Она ответила ему по-итальянски, что, поскольку она может принадлежать только тому, кому я оставлю ее паспорт, только я могу ее кому-то передать, и что, впрочем, она не имеет никакой собственной воли, ни малейшего отвращения, так же как и никакой привязанности ни к кому. Не имея возможности получить от нее более позитивный ответ, этот честный человек ушел, пообедав с нами, мало надеясь, но положившись всецело на меня.

После его ухода я попросил ее сказать мне искренне, разве я желаю ей зла, если оставлю ее этому достойному человеку, который будет относиться к ней, как если бы она была его дочерью. В тот момент, когда она собиралась мне ответить, мне передали записку от ла Вальвиль, в которой та просила меня прийти к ней послушать кое-что новое, что мне понравится. Я тут же велел закладывать лошадей в коляску.

— Хорошо, — сказала мне Заира очень спокойным тоном, — иди по своим делам, и когда ты вернешься, я тебе дам точный ответ.

Я нашел ла Вальвиль очень довольной. Она ожидала императрицу на ее проходе из капеллы в апартаменты и, спрошенная ею самой, что она там делает, подала ей свое прошение. Та прочитала его на ходу и с ласковой улыбкой сказала подождать. Три или четыре минуты спустя она передала ей это прошение, на котором написала, адресуясь к секретарю кабинета Елагину. Она написала четыре строки по-русски, которые г-н Елагин ей объяснил, придя и передав ей ее прошение. Императрица велела ему вернуть комедиантке ее паспорт, выплатить содержание за год и сто голландских дукатов на путешествие. Она была уверена, что получит все в течение пятнадцати дней, потому что могла получить паспорт из полиции только через пятнадцать дней с момента публикации об отъезде. Ла Вальвиль, благодарная, рассыпалась в изъявлениях мне своей дружбы, и мы назначили день нашего отъезда. Я объявил о своем отъезде через городскую газету три или четыре дня спустя. Пообещав Заире вернуться и интересуясь ее ответом, я покинул Вальвиль, договорившись жить с ней, как только передам в хорошие руки молодую девушку, которую должен оставить в Петербурге.

Заира, поужинав со мной, в очень хорошем настроении, спросила, возьмет ли ее г-н Ринальди к себе, возместив мне сто рублей, которые я дал ее отцу; я ответил, что да.

— Но сейчас, — сказала мне она, — мне кажется, я стою намного больше, поскольку ты

мне оставляешь все то, что ты дал, и я умею объясняться по-итальянски.

— Я это вижу, дорогая малышка; но я не хочу, чтобы могли сказать, что я на тебе заработал, тем более, что я решил передать тебе в подарок сотню рублей, что я получу, отдав ему твой паспорт.

— Поскольку ты хочешь сделать мне этот прекрасный подарок, почему бы тебе не передать меня в руки моего отца вместе с моим паспортом? Ты понимаешь, что твой поступок станет намного более великодушным? Если г-н Ринальди меня любит, тебе стоит только сказать ему, чтобы пришел повидать меня в дом моего отца. Он говорит по-русски, как и тот, они договорятся о цене, я не буду против. Разве ты огорчишься, если он получит меня не так недорого?

— Нет, действительно, мое дорогое дитя; наоборот, я буду рад, если окажусь полезен твоей семье, так как, наконец, г-н Ринальди богат.

— Этого достаточно, и ты останешься навсегда дорог моей памяти. Пойдем спать. Ты отвезешь меня в Катеринов не позднее чем завтра утром. Пойдем спать.

Вот и вся история моего развода с этой девушкой, которая была причиной того, что мое пребывание в Петербурге было достаточно смирным. Смирнов мне сказал, что, оставив залог, я смог бы уехать вместе с ней, и что он сам доставил бы мне это удовольствие. Я этого не хотел, сознавая последствия. Я ее любил, и я стал бы ее рабом; но может однако быть, что я не предавался бы стольким размышлениям, если бы в это время не влюбился в ла Вальвиль.

Заира использовала утро, чтобы собрать свои вещи, то смеясь, то плача, и видела мои слезы всякий раз, как, бросив свой чемодан, подходила меня обнять.

Когда я оставил ее у ее отца, отдав ему ее паспорт, я увидел передо мной всю семью на коленях, как перед божеством. Но в этой хижине Заира смотрелась очень плохо, потому что вместо того, что называют кроватью, здесь был большой помост, на котором вся семья спала вместе.

Когда я дал отчет обо всем этом событии г-ну Ринальди, он не был этим огорчен. Он сказал, что надеется ее получить, и что, имея согласие девушки, он легко договорится с отцом о цене; и он начал со следующего дня ходить ее повидать; но он получил ее только после моего отъезда; он принес ей много добра, и она жила с ним до самой его смерти. После этого грустного разделения ла Вальвиль стала моей единственной подругой, и через три-четыре недели я оказался готов с ней уехать. Я взял к себе на службу армянского торговца, который одолжил мне сто дукатов и хорошо готовил в восточном вкусе. У меня было рекомендательное письмо от резидента Польши к князю Августу Сулковскому и другое — от английского посла князю Адаму Чарторыжскому и, взяв с собой в дормез хороший матрац и одеяла, я поместился там вместе с ла Вальвиль, которая нашла такой способ путешествовать как приятным, так и комичным, потому что мы находились, положительно, в кровати.

На следующий день мы остановились в Копорье, чтобы пообедать, имея полный экипаж провизии и добрых вин. Два дня спустя мы встретили знаменитого мэтра капеллы Галуппи по прозвищу Буранелло, который направлялся в Петербург вместе с двумя друзьями и виртуозкой. Он меня не знал, и был очень удивлен найти в гостинице, где он остановился, добрый обед по-венециански, и человека, вроде меня, который встретил его, приветствовал на нашем родном наречии. Он повторно меня обнял, когда я сказал ему мое имя.