История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
— Почему один раз?
— Потому что я не имела счастья понравиться государыне, но поскольку я ангажирована на год, она приказала, чтобы мне платили каждый месяц по сто рублей, которые они мне должны по контракту, и в конце года мне вернут паспорт, и я уеду.
— Я уверен, что императрица полагала, что оказала вам милость, оплачивая вам, без того, чтобы вы обязаны были работать.
— Очевидно, она должна так полагать, потому что она не комедиантка. Она не знает, что не играя, я теряю больше, чем она мне дает, потому что я теряю свое ремесло, которое я еще не полностью изучила.
— Следует ей дать знать об этом.
— Я бы очень хотела, чтобы она
— Это не необходимо. У вас, очевидно, есть любовник.
— Никого.
— Это невероятно.
Не позднее чем назавтра с утра я отправил ей записку следующего содержания:
«Я хотел бы, мадам, завязать с вами интригу. Вы внушили мне желания, которые мне причиняют беспокойство и которых причину я осмелюсь изложить. Прошу вас поужинать со мной, желая знать заранее, чего мне это будет стоить. Собираясь уехать в Варшаву в следующем месяце, я предлагаю вам место в моем дормезе, которое вам ничего не будет стоить, кроме неудобства терпеть меня спящим рядом с вами. Я знаю способ получить вам паспорт. Носитель сего письма имеет приказ ждать ответа, который я надеюсь прочесть в выражениях столь же ясных, как те, что в этой записке».
Вот ответ, который я получил два часа спустя:
«Обладая, месье, большим талантом распутывать любую интригу с наибольшей легкостью, когда встречаю плохо завязанные узлы, я не вижу никаких трудностей в том, чтобы согласиться их завязать. Что же касается желаний, которые я вам внушила, мне не нравится, что они вас беспокоят, поскольку они мне льстят, и мне следовало бы с ними разобраться, лишь с целью сделать их еще сильнее. Что до ужина, о котором вы меня просите, вы получите его сегодня же вечером, и мы поторгуемся затем о том, что за ним последует. Место, которое вы мне предлагаете в вашем дормезе, мне будет дорого, если, помимо моего паспорта, вы сможете обеспечить мне оплату моего путешествия до Парижа. Надеюсь, что вы не сочтете мои выражения менее точными, чем ваши. Прощайте, месье, до вечера».
Я нашел эту Вальвиль совсем одной и очень мило устроенной; я вошел к ней, и она встретила как если бы мы были с нею настоящими друзьями. Перейдя сразу к тому, что интересовало ее более всего остального, она мне сказала, что была бы счастлива уехать вместе со мной, но сомневается, что я смогу получить для нее разрешение. Я повторил ей, что уверен в этом, если она сможет представить императрице такое прошение, которое я сам ей напишу, и она пообещала его представить, дав мне перо и бумагу, чтобы я его написал. Вот эти несколько строк:
«Мадам, я умоляю Ваше Императорское Величество подумать о том, что, оставаясь здесь год и ничего не делая, я потеряю свою профессию, тем более легко, что еще не кончила обучение. Ваше великодушие, соответственно, станет для меня скорее вредным, чем полезным; оно наполнило бы меня благодарностью, если бы простерлось до того, чтобы дать мне разрешение уехать».
— Как, — сказала мне она, — ничего больше?
— Ни слова больше.
— Ты не говоришь ничего ни о паспорте, ни о деньгах на путешествие, а я небогата.
— Представь это прошение, и или я самый глупый из людей, или ты получишь не только деньги на дорогу, но и все свое жалование за год.
— Это было бы слишком.
— Это будет. Ты не знаешь императрицу, а я ее знаю. Ты должна дать это переписать и представить лично.
— Я перепишу его сама. У меня очень разборчивый почерк. Мне, впрочем, кажется, что это я сама его составила, так как оно целиком в моем стиле.
После небольшого ужина, достаточно тонкого, который ла Вальвиль приправила сотней шуточек из парижского жаргона, который я достаточно знал, она не стала жеманничать, чтобы передать мне все остальное. Я вышел только на момент, чтобы отослать мой экипаж и чтобы сообщить моему кучеру то, что он должен передать Заире, которой я уже сказал, что возможно поеду в Кронштадт, где проведу ночь. Он был украинец, верность которого я уже проверял несколько раз; но я уже видел, что, становясь другом ла Вальвиль, я больше не смогу сохранять Заиру со мной.
Я нашел в этой комедиантке тот же характер и те же качества, что находят во всех французских девушках, которые, обладая шармом и некоторым образованием, претендуют на то, чтобы иметь достаточно достоинств, чтобы принадлежать по праву только одному; они хотели бы быть на содержании, но при этом звание любовницы их привлекает гораздо больше, чем звание жены.
Она рассказала мне в антрактах некоторые из своих приключений, которые дали мне возможность представить всю ее биографию, которая была недолгой. Комедиант Клерваль приехал в Париж, чтобы составить труппу комедиантов для петербургского двора. Случайно с ней познакомившись и найдя в ней ум, он убедил ее, что она рождена быть комедианткой, несмотря на то, что она никогда об этом не думала. Эта идея ее восхитила, и она подписала ангажемент и получила его от вербовщика, даже не попытавшись узнать свои полные возможности. Она выехала из Парижа с ним и с шестью другими персонажами, актерами и актрисами, среди которых она была единственная, кто в жизни никогда не играл в комедии.
— Я полагала, — говорила мне она, — что все как у нас, девушка поступает в Оперу, в хор или в балет, не учившись никогда ни петь ни танцевать, и то же происходит и в труппе комедиантов. Как я могла думать иначе, когда такой комедиант как Клерваль говорил мне, что я создана, чтобы блистать на театре, и подтвердил мне это, взяв с собой? Он потребовал, перед тем, как подписать со мной контракт, лишь чтобы я дала ему прослушать чтение и выучила наизусть три или четыре сцены из разных пьес, которые он заставил меня играть в моей комнате с ним, который, как вы знаете, превосходно играет слуг; он нашел меня великолепной субреткой, и, разумеется, он не хотел при этом меня обмануть. Он обманулся сам. Ну вот, две недели спустя после нашего приезда сюда я дебютировала, и получила то, что называется афронт, который, по правде говоря, меня не волнует, потому что я его не чувствую.
— Может быть, ты испугалась.
— Испугалась! Все наоборот. Клерваль поклялся мне, что если бы я выказала немного страха, императрица, которая сама доброта, сочла бы себя обязанной меня ободрить.
Я покинул ее утром, посмотрев мое прошение, записанное ее рукой и превосходно скопированное. Она заверила меня, что пойдет представить его сама завтра, и я договорился с ней о втором ужине, когда я расстанусь с Заирой, историю которой я ей рассказал. Она одобрила мое решение.
Французские девицы, посвятившие себя Венере, обладающие умом и некоторым образованием, все в том же духе, что и ла Вальвиль; в них нет ни страсти, ни темперамента и, соответственно, они не любят. Они услужливы, и их цель всегда одна. Любовницы для развлечения, они сходятся с той же легкостью, и всегда смеясь. Это происходит не от легкомыслия, но от здравой системы. Если это не лучший вариант, он, по крайней мере, самый удобный.