История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Казанова Джакомо

Поскольку дождь размыл дороги, мы потратили восемь дней, чтобы добраться до Риги, где я не нашел принца Карла Курляндского. Мы потратили еще четыре, чтобы прибыть в Кенигсберг, где ла Валвиль, которую ждали в Берлине, должна была меня покинуть. Я оставил ей моего армянина, которому она весьма охотно оплатила сотню дукатов, что я был ему должен. Два года спустя я встретил ее в Париже, о чем расскажу на своем месте. Мы расстались очень весело и без всяких грустных размышлений, обычных для расставаний, подобных нашему, и способных испортить хорошее настроение. Мы не были любовниками, потому что у нас не было никакого повода для любви, но мы испытывали один к другому чувства самой нежной дружбы. Это случилось в Кляйне Руп, местечке недалеко от Риги, где мы остановились и провели ночь, и где она подарила мне свои бриллианты и все деньги, что у нее были. Мы поселились у графини де Лёвенвольд, к которой у меня было письмо от княгини Долгорукой. У этой дамы служила в качестве гувернантки ее детей красивая англичанка, жена Кампиони, которого я знал по Риге в прошлом году. Она мне сказала, что ее муж находится в Варшаве и живет у Вильерс. Она дала мне письмо, в котором просила его думать

о ней. Я обещал ей заставить его послать ей денег, и сдержал слово. Я встретил маленькую Бетти, очаровательную, но терпящую дурное обращение со стороны жестокой матери, которая, казалось, ее ревновала. В Кенигсберге я продал мой дормез и, оставшись в одиночестве, снял место в четырехместной карете и направился в Варшаву. Мои три компаньона были поляки, которые говорили только по-немецки; так что я сильно скучал все шесть дней, что провел в этом тоскливом путешествии. Я поселился у Вильерс, где, я был уверен, что встречу моего старого друга Кампиони. Я нашел его в добром здравии и хорошо устроенного. Он держал школу танца, и изрядное число школьников и школьниц приносили ему достаточно, чтобы жить не нуждаясь. Он был обрадован получить новости от Фанни и детей, и отправил им денег; но не подумал пригласить ее приехать в Варшаву, как она хотела. Он заверил меня, что она не его жена. Он рассказал мне, что известный маркиз д'Арагон покинул Варшаву, потеряв все свои деньги, которые заработал в России, встретив здесь греков, еще более греческих, чем он. Варшава была полна такими, но наибольший успех заимели здесь Томатис, у которого под управлением была «Опера Буффо», и миланская танцовщица по имени Катэ, которая, благодаря скорее своим прелестям, чем таланту, доставляла наслаждение городу и двору; но Томатис был там единственный хозяин. Азартная игра процветала повсюду, мне называли игроков, которые держали там дом. Это были Веронезе, называемый Жиропольди, который жил с лотарингским офицером, называемым Башелье, который держал банк фараон. Танцовщица, которая была любовницей известного Аффлизио в Вене, завлекала поклонников. Она проходила у них за девственницу; это была, однако, та самая, от которой Аффлизио имел дочь, которую он отдал воспитывать в Венеции в консерваторию Мендиканти, и которая была с ним в Болонье, когда он был арестован по приказу эрцгерцога Леопольда, великого герцога Тосканы, который отправил его оканчивать свои дни на галерах. Другой грек, который также держал дом вместе с некоей сасонкой, был майор Саби, о котором я достаточно говорил во время своего второго пребывания в Амстердаме. Барон Сент-Элен был там тоже, но главный его талант был делать долги и убеждать своих кредиторов подождать; он жил в той же гостинице вместе со своей женой, красивой и порядочной, которая не хотела ничего знать о его делах. Он рассказывал мне о некоторых других авантюристах, и я был очень рад узнать заранее обо всех этих людях, общества которых, для собственной пользы, мне надо было избегать.

Назавтра я нанял на месяц местного лакея и коляску, очень необходимую в Варшаве, где невозможно ходить пешком. Это было в конце октября 1765 года. Первым моим шагом было отнести письмо английского посла князю Адаму Чарторыжскому, Генералу Подолии. Он сидел перед большим столом, заваленным бумагами, и окруженным сорока или пятьюдесятью персонами, в обширной библиотеке, из которой он сделал свою спальню. Он был, между тем, женат на очень красивой графине де Флеминг, которой он еще не смог сделать ребенка; он не любил ее поскольку она была слишком худа.

Прочитав письмо на четырех страницах, он с достоинством ответил мне на изысканном французском, что с большим уважением относится к персоне, которая адресовала меня к нему, и что, будучи сильно занят, он просит прийти к нему отужинать, если у меня нет лучшего занятия.

Я снова сел в свою коляску и сказал доставить себя к дверям князя Сулковского, который тогда был выбран послом к Луи XV. Этот князь был старшим из четырех братьев и обладал глубоким умом, предлагая множество проектов, все прекрасные, но все во вкусе аббата де Сен-Пьер; собираясь в этот момент выйти, чтобы направиться в кадетский корпус, он прочел письмо, затем заявил, что ему есть много чего сказать мне. Он сказал, что, если у меня нет лучшего занятия, я доставлю ему большое удовольствие, если приду пообедать с ним тет-а-тет в четыре часа. Я ответил, что сочту за честь.

Оттуда я направился к негоцианту по имени Кемпинский, который по распоряжению Папанелопуло должен был мне платить пятьдесят дукатов в месяц. Мой лакей сказал, что идет репетиция новой оперы в театре, и что все могут туда прийти, я пошел и провел там три часа, незнакомый никому и никого не знающий. Я нашел актрис и танцовщиц красивыми, но лучше всех — ла Катэ, драматическую танцовщицу, которая не могла сделать и шагу, но была осыпаема аплодисментами, особенно князем Репниным, послом России, который разговаривал со всеми тоном самодержца.

Князь Сулковский продержал меня за столом битых четыре часа, расспрашивая обо всем, кроме того, о чем я мог знать. Его коньком была политика и коммерция, и, сочтя меня несведущим, он блистал. Он привязался ко мне, полагаю, потому, что принял меня за своего почитателя.

К девяти часам, не имея лучшего занятия, — это фраза, которую я слышал из уст всех больших польских сеньоров, — я направился к князю Адаму, который, назвав меня по имени, назвал затем мне по именам всех присутствующих. Это были монсеньор Красинский, князь-епископ Вармии, великий коронный нотарий Ржевуский, которого я видел в Петербурге нежным другом бедного Ланглада, умершего некоторое время спустя от ветрянки, Палатин (воевода) Вильны, Огинский, генерал Роникер и два других, имена которых я не расслышал; последняя, кого он назвал, была его жена, которую я нашел очень любезной. Четверть часа спустя я вижу прекрасного сеньора, который входит, и все встают. Князь Адам называет меня и вслед за тем говорит мне весьма спокойным тоном:

— Это король.

Эта манера — ставить иностранца перед монархом — не выбрана, разумеется, с тем, чтобы придать ему смелости, ни чтобы ослепить

его величием, но всегда, чтобы вызвать удивление и излишней простотой сбить с толку. Отбросив сразу мысль, что это может быть ловушкой, я подошел на два шага и, когда собрался преклонить колено, Его Величество подал мне руку для поцелуя с самым любезным видом. В тот момент, когда он собрался задать мне обычные вопросы, князь Адам дал ему прочесть длинное письмо английского посла, который был ему знаком. После этого чтения, стоя, очаровательный принц стал задавать мне вопросы, все касающиеся императрицы и главных персонажей двора, и при этом я давал ему детали, к которым он проявлял бесконечный интерес. Четверть часа спустя пришли сказать, что стол накрыт, и король, не переставая слушать, отвел меня к столу и усадил справа от себя. Стол был круглый. Все ели, за исключением короля, который явно не имел аппетита, и меня, который не чувствовал его, даже если бы не обедал у князя Сулковского, настолько я был поглощен честью быть единственным, захватившим своими рассказами всю компанию.

Поднявшись из-за стола, король прокомментировал все, что я рассказывал, с любезностью и в самом приятном духе. В момент ухода он сказал, что будет с большим удовольствием видеть меня при дворе. Князь Адам сказал мне в тот момент, когда я собрался уходить, что если я хочу, чтобы он представил меня своему отцу, мне следует прийти к нему в одиннадцать часов завтра.

Король Польши был среднего роста, но очень хорошо сложен. Лицо его было не прекрасное, но тонкое и интересное. Он был близорук, и когда он не говорил, можно было подумать, что он грустен; но когда он говорил, его красноречие блистало, и в своих речах, которые к тому располагали, он придавал веселья своими тонкими шутками всем, кто его слушал.

В достаточной мере удовлетворенный таким началом, я вернулся в мою гостиницу, где нашел Кампиони в приятном обществе девиц и игроков, которые еще не кончили ужинать. Задержавшись на часок, скорее из любопытства, чем по склонности, я удалился.

На следующее утро в назначенный час я познакомился с редким человеком, великолепным Воеводой (Палатином) России. Он был в домашнем платье, окружен дворянами в национальной одежде, все в сапогах, все с усами, с бритой головой. Он был на ногах, разговаривая то с одним, то с другим с видом приветливым, но серьезным. Когда его сын, который его предупредил заранее, назвал меня, он просиял, оказывая мне прием, в котором я не заметил ни гордости, ни фамильярности. Не будучи тем, кого называют красавцем, он имел прекрасное лицо, очень благородный вид, речь легкую. Он не смущал и не подбадривал; он держался так, чтобы быть в состоянии понять человека, с которым хочет познакомиться, с таким, как он есть. Выслушав, что в России я только развлекался и старался узнать двор, он решил, что я приехал в Польшу за тем же самым, и сказал, что постарается сделать для меня доступным все. Он сказал, что, будучи холостым и одиноким, я доставлю ему удовольствие, заходя утром и вечером к нему есть за его столом в любой день, когда я не приглашен другими. Встав за ширму, он оделся, затем, облачившись в униформу своего полка, по французской моде, и в светлом парике с длинными косицами, в костюме покойного короля Августа III, он сделал круговой реверанс всем и вошел во внутренние покои, где обитала мадам Палатин, его супруга, которая еще не слишком оправилась от болезни, от которой она бы скончалась, если бы не заботы врача Рёймана, ученика великого Бохераве. Эта дама была из фамилии Енофф, фамилии угасшей, которой была последней представительницей; она принесла в приданое Палатину огромные богатства. Женясь на ней, он покинул Мальтийский орден. Он добился этого брака через дуэль на пистолетах верхом, когда, получив от дамы слово, что она отдаст ему свое сердце, он имел счастье убить соперника. От этого брака родились князь Адам и княгиня, теперь вдовая, по имени Любомирская, теперь Стражникова, по названию должности, которую исполнял ее муж в коронной армии.

Этот князь-Палатин России и его брат, Великий канцлер Литвы, были первыми зачинщиками волнений в Польше, которые тогда только зарождались. Эти два брата, недовольные своей малой ролью при дворе, где король хотел только того, что нравилось его фавориту графу де Брюль, премьер-министру, встали во главе комплота, который ставил своей целью не менее чем лишить его трона и возвести на трон, при покровительстве России, молодого человека, своего племянника, который, явившись в Петербург как член посольства, сумел заслужить милости великой герцогини, которая некоторое время спустя стала императрицей и умерла в 1797 году. Этот молодой человек был Станислав Понятовский, сын Констанции Чарторыжской, сестры князя Адама, и знаменитого Понятовского, друга Карла XII. Судьба захотела, чтобы ему не понадобилось заговора, чтобы подняться на трон, где dignas fuisset si non regnasset [19] .

19

Он был бы достоин, даже если бы не царствовал.

Король, которого хотели свергнуть, умер, и при этом заговорщики действовали в открытую; и я не буду повторять читателю историю восхождения на трон Станислава, который, к моменту моего прибытия в Варшаву, правил уже почти два года. Я нашел Варшаву блестящей. Решено было собрать сейм, на котором старались выяснить, каковы претензии Екатерины II в награду за все то, что она сделала, чтобы предоставить возможность Польше дать себе короля, достойного Пястов.

В час обеда я увидел у Палатина России три стола по тридцать-сорок кувертов каждый. Мне сказали, что так бывает каждый день. Блеск самого двора был ничто по сравнению с тем, что блистало у князя Палатина России. Князь Адам известил меня, что так бывает каждый день за столом у его отца, куда я должен был приходить. Он представил меня в тот день красивой княжне, своей сестре, и нескольким палатинам (воеводам) и старостам, через которых, отдавая им в дальнейшем долг вежливости, я перезнакомился менее чем в две недели со всеми большими домами и, соответственно, приглашен на все большие обеды и балы, которые давались почти каждый день у тех или других.